Узнав обо всем этом, Федя тотчас побежал к Ермаковым поделиться своими новостями.
Любушка сидела с вязаньем в палисаднике. Она издалека увидала Федю и по его взволнованному, сияющему лицу поняла все.
– Лейтенант! Лейтенант! – подетски прыгала она, хлопая в ладоши.
Из дому на ее крик вышла навстречу лейтенанту Марья Никитишна. Она уже на ходу вытирала фартуком губы, собираясь приветствовать Федю.
Сегодня Федя был оживленным и веселым, как никогда. Он даже прочел шутливую оду на день производства в лейтенанты. Эти вирши сочинил на Балтийском флоте какойто безвестный пиит, и их переписывали и затверживали наизусть все мичманы:
Как держит небеса плечами.
Упершись в адско дно, Атлант,
О! Флотские, так между вами
Велик и мощен лейтенант!
О день! О дух мой восхищенный.
Ты, лейтенантом воскрыленный,
Пари, взносись до облаков!
Се мысленно уж там летаю,
Как орл: взор долу устремляю
И зрю несчастных мичманов!
Когда сели обедать, Марья Никитишна вынула из шкапика штоф с водкой, настоянной на какихто целебных травах.
Пили за лейтенанта.
– Второй раз в жизни пью, – признался Федя.
– А в третий раз когда будем? – толкнула его локтем Любушка.
– Скоро. Когда же повенчаемся?
– Неизвестно, где и как устроишься, Феденька. Раньше поезжай, узнай, а после приедешь.
Федя насупился.
– Не бойся, я тебя обожду!
– Наживетесь еще вместе! Успеете надоесть друг другу. Вся жизнь впереди! – уговаривала Марья Никитишна.
Ушаков задумался. Было больно, было досадно, что на какойто срок вновь откладывается то, о чем он мечтал эти месяцы. Но, здраво рассуждая, Марья Никитишна права.
Никто не мог сказать, какая пристань, какой берег станет на ближайший год базой для Федора Ушакова. Ясно одно: только не Воронеж. Значит, придется обосноваться гдето там, в Азове, или в малообжитом Таганроге, а потом думать о женитьбе.
Скрепя сердце Ушаков принужден был согласиться с этим.
Марья Никитишна утешала молодых, говорила, что в жизни моряка разлука с семьей – обычное, неизбежное зло, что так живут все моряки и так жила со своим покойным мужем и она.
А Любушка клялась, обещалась ждать жениха, не забывать о нем…
Ушаков вздохнул и сказал:
– Что ж поделаешь?.. Значит, так держать!
И вот настал день отъезда в Таврово. Ушаков уезжал ранним утром на шлюпке. Любушка и Марья Никитишна пришли провожать его. Хотя, кроме матросов, рабочих, грузивших на баржу разные припасы, на пристани не было никого, Федя, как всегда на людях, чувствовал себя стесненно.
Ушаков никогда не был особенно разговорчивым, а теперь слова и вовсе не шли у него с языка. Он отвечал односложно на вопросы Марьи Никитишны и не спускал глаз с любимой девушки. А Любушка прижималась к нему, и в ее голубых глазах дрожали слезинки.