– Кондрашка. Утром была здорова, занималась делами, а потом вышла, простите, в уборную и там упала…
Все сидели ошеломленные случившимся.
– Храповицкий мне рассказывал, – прервал молчание Кутузов, – когда императрице исполнилось шестьдесят лет, он пожелал ей прожить еще столько же, но Екатерина возразила: «Еще шестьдесят лет не надо – буду без ума и памяти, а лет двадцать проживу!» И хоть чувствовала себя хорошо, но не угадала: прожила не двадцать, а только восемь…
– Человек предполагает, а бог располагает, – вздохнул Андреевский.
– Да, Сумароков верно сказал:
Время проходит,
Время летит!
Время проводит
Все, что ни льстит,
Счастье, забавы,
Светлость корон,
Пышность и славы -
Все только сон… – продекламировал Михаил Илларионович.
Кутузову было жаль Екатерины: она всегда так хорошо относилась к нему, ценила его, называла «мой Кутузов».
Оба раза после его тяжелого ранения императрица Екатерина принимала в Михаиле Илларионовиче большое участие.
Остаток дня был омрачен этим печальным известием, которое не выходило из головы. Чтобы хоть немного рассеяться, Михаил Илларионович пошел осмотреть корпусное хозяйство – манеж, экономию, типографию, лазарет.
Проходя по двору мимо манежа, он невольно подслушал разговор двух конюхов.
– Жаль матушку-царицу, – говорил один. – Хорошая была…
– Хорошая была матушка, да не для нашего брата! – ответил другой.
– Тебе разве плохо живется?
– Мне, может, и не так уж худо, а каково в деревне?
– А что?
– Босоты да наготы изнавешены шесты; а холоду да голоду амбары стоят. Вот что! Новый рекрутский набор ждут, – продолжал конюх, но, увидав директора корпуса, осекся.
Михаил Илларионович прошел, сделав вид, что не слышал разговора.
Когда Кутузов вечером ехал домой, он заметил, что на улицах, несмотря на плохую погоду, было много оживленнее, чем обычно.
Дома Михаил Илларионович застал слезы. Все девочки, дочери Кутузова, ходили заплаканными – жалели императрицу.
Екатерина Ильинишна держалась спокойно. Хотя она до сих пор сама не прочь была бы пококетничать, любила мужское общество, поклонников, но всегда осуждала Екатерину за ее личную жизнь и противопоставляла ей добродетельную жену Павла, Марию Федоровну.
Кутузов пообедал, надел парадный мундир и поехал во дворец.
Площадь перед Зимним дворцом представляла бивак: она была сплошь уставлена каретами, а посредине ее горел большой костер, у которого грелись лакеи, форейторы, кучера.
В самом Зимнем стояла невообразимая толчея, как во время большого эрмитажа. Но сегодня в этом собрании сановников, генералитета, придворных кавалеров и дам царили печаль и растерянность.