Всюду валялись убитые, стонали раненые.
Михаил Илларионович ужаснулся их непривычному виду. На сильном морозе кровь запекалась, как сургуч. А на лицах убитых застыла последняя страшная гримаса, в которой соединились накрепко боль, ужас и отчаяние. На лицах убитых не было того умиротворения, которое в конце концов накладывает смерть.
В штурме действовали мужественно все – рядовые и командиры. Артиллерийские офицеры – из рвения – составили первый ряд бомбардирского дивизиона и по лестницам взошли на каменные стены крепости. Бригадир Горич был убит, три сына генерала Меллера – ранены.
Бой уже перекинулся в самый город Очаков, в его тесные, узкие улочки.
Враг был сломлен, но не сдавался. Здесь и там раздавались взрывы мин. Астраханские гренадеры, не предупрежденные об этой коварной опасности, теряли на минах много людей. Но русские с еще большим ожесточением выбивали турок из переулков и домов.
Штурм оказался более стремительным и яростным, чем можно было предполагать: он длился лишь час пятнадцать минут.
Михаил Илларионович очищал с егерями последние дома на большой площади. Он командовал, стоя у мечети. К нему от его других батальонов подбегали с докладами ординарцы. Сюда же вели и турецких пленных.
Среди группы турецких командиров оказался небольшой человек с рыжей остроконечной бородкой. На голове у него была зеленая чалма.
Михаил Илларионович догадался, что это сам сераскир. Невзрачный, худощавый Гуссейн-паша походил больше на какого-либо торговца рахат-лукумом, чем на твердого и упорного сераскира.
Кутузов окружил турецких пленных военачальников цепью егерей.
На площадь, заваленную трупами турок и русских, усеянную битым стеклом и выброшенным из домов имуществом, въехал победитель – князь Потемкин.
Михаил Илларионович пошел навстречу главнокомандующему и доложил, что пленили самого сераскира Гуссейна-пашу.
– Где он? – оглянулся Потемкин.
– А вот, ваше сиятельство, в зеленой чалме, – указал Кутузов. Потемкин подъехал к группе пленных и закричал:
– Твоему упрямству мы обязаны таким кровопролитием! – Он театральным жестом указал на турецкие и русские трупы, разбросанные по площади.
Один из приближенных сераскира тотчас же перевел ему гневные слова Потемкина.
– Останови реку своих упреков, – ответил Гуссейн-паша. – Я исполнил мой долг, как ты свой. Судьба решила в твою пользу. Так угодно аллаху! – и презрительно отвернулся в сторону.
Офицер-толмач, ехавший позади главнокомандующего, перевел ему эти горделивые слова сераскира.
Взбешенный Потемкин ударил нагайкой коня и помчался в узкую улочку, из которой доносились крики сражающихся и тянуло гарью и дымом близкого пожара.