Руфина не допускает, что Сергей сознательно ввёл сменное бригадирство, желая этим устранить Руфину и не дать линии называться «семнадцатая дулесовская», как она уже называлась кое-кем. Пусть он не хотел этого, как не хотел и его брат Алексей, вводя автоматическую приставку, зачеркнуть славу Руфины. Это ничего не меняет. Равноправный делёж успехов бригады не устраивает Руфину, но как об этом сказать?..
Кому?
Ведь она по своему желанию приняла приглашение Гладышева и пошла на отстающую линию, чтобы сделать её передовой. Теперь она стала такой. Более того, все считают её коммунистической. Так чем же ты недовольна, Руфина Дулесова? Чего ты хочешь? Тянуть линию назад? Отвести её на прежние рубежи? Засушить, дать увянуть тому, что должно расти и стать цветом времени, смыслом всей жизни тружеников и твоей жизни, если ты дочь, а не падчерица своего народа?
Разговор с Алексеем, оказывается, продолжается. Продолжается в ней самой. В её сознании, ломая незыблемое, сокровенное, взлелеянное.
Нет страшнее разлада, чем внутренний разлад. Ей нужно, ей хочется теперь поговорить с Серёжей. Поговорить и хотя бы очиститься перед ним. Виновата она или нет в своей любви к Алексею, но все же она принесла много страданий Сергею, сломав его счастье в домике с башенкой. Начав с этого, она, может быть, и спросит его, как ей быть дальше. Не враги же они. С этих слов она и начнёт.
«Серёжа! Мне нужно поговорить с тобой. Ты, по законам нашей бригады, не можешь мне отказать в этом. Я жду тебя дома в шесть часов вечера.
Руфина».
Записку Серёжа показал Капе. Капа сказала:
— Очень хорошо. Не растеряй мои слова.
И Серёжа пришёл. Он пришёл в косоворотке, сшитой Капой, и сел возле Руфины на ступени недостроенного крылечка их дома.
— Серёжа, мы все-таки не враги. Мы просто жертвы самообмана…
— Руфина! — прервал её Серёжа. — Не «самообманываешься» ли ты, когда говоришь о самообманах, самовнушениях, самогипнозах…
— Не думаю. Мне кажется, мы не любили друг друга. Нам хотелось любви, и мы выдумали её, а потом поверили в выдуманное.
— Я опять повторяю то же самое. Не выдумываешь ли выдумку о нашей любви? И если выдумываешь, то выдумывай о самой себе, а не обо мне.
— Серёжа, неужели ты до сих пор любишь меня?
— Нет, Руфина, — сказал он, — у меня, кажется, уже нет любви к тебе, но я не могу побороть в себе обиду. Ты не захотела тогда хотя бы немножечко смягчить наш разрыв. У тебя не нашлось сострадания ко мне… Помнишь, как ты повернулась ко мне спиной, стала смотреть в окно и не оглянулась, когда я… когда я так неуверенно уходил?