В цехе замечался каждый успех молодой сверловщицы, и, когда она стала перевыполнять производственное задание, об этом заговорили несколько громче, нежели следовало. Её имя назвал на планёрке завода и сам Николай Олимпиевич. Хотя это не вызвало кривотолков, все же нельзя было думать, что такое лицо на заводе называет её случайно.
Ларчик открывался просто. Когда Николаю Олимпиевичу было столько же лет, сколько теперь Серёже, он, как и Серёжа в Руфину, был безнадёжно влюблён в её тётку Евгению.
Евгения позволяла семнадцатилетнему Николаю ухаживать за собой. Она отправлялась с ним в далёкие прогулки. На камни-гольцы. На вершину Шайтан-горы. Окружающие рассматривали все это не более чем желание редкой красавицы иметь при себе пажа, а старухи говорили проще — хвост.
Двадцатидвухлетняя Евгения обещала семнадцатилетнему Николаю подумать о замужестве и подождать, когда он выбьется в техники. Обещание она подтверждала звонкими поцелуями. Иногда она клала его голову на свои колени и пела:
Баю-баю, баю-бай!
Спи, мой мальчик, Николай.
Это было обидно, но приятно. Такое богатство ощущений. Такое море счастья. Незнаемых открытий. Наверно, Евгения по-своему любила Николашу, как большую куклу, которой она безнаказанно играла перед тем, как выйти замуж за техника из Магнитогорска. Она уехала, не попрощавшись со своим «хвостом».
Как давно это было… И кажется, уже многое забылось. А Руфина, не зная того, воскрешала в памяти Николая Олимпиевича его первую, поруганную, незабываемую любовь. Он даже как-то, не заметив, назвал Руфину Женей. И та не поняла оговорки Николая Олимпиевича.
Когда в цехе и в заводоуправлении увидели, что Руфина Дулесова перевыполняет даже «теоретические» нормы на своём станке, появились не только поздравительные «молнии» цеховой комсомольской организации, но и пространные интервью начальника цеха в газетах.
Вначале Руфина называлась одной из первых в цехе, а потом — первой. В цех стали приходить фоторепортёры, а вскоре прибыл сюда и кинооператор. Пока что из местной кинохроники. И Руфа всего лишь несколько секунд покрасовалась на экране, зато крупным планом. Но все заметили её.
Для кого-то все это «не из тучи гром», но те, кто знал, как вечер за вечером влюблённая Руфина в школьных мастерских подчиняла своей воле и станок и руки, желая понравиться Алексею, не назовут чудом естественный результат неодолимого и настойчивого желания — быть замеченной.
Скорая слава — как снег. Либо она, «попуржив», растает, либо растёт, превращаясь в снежный ком.
От Алёши пришла уже вторая поздравительная телеграмма. Приходили и письма. Приходили письма и от совсем незнакомых людей.