— Против этого ничего не скажешь. Я ещё никогда и ни с кем не целовался, Руфина. И по-моему, ни до чего хорошего поцелуи не доводят.
— Если с Лидочкой, то да, — вставила маленькую шпилечку Руфина. — Она женщина, а я девчонка.
Произнеся эти слова вполголоса, Руфина отвернулась. Серёжа подошёл к ней и тихо сказал:
— Хорошо. Пусть сбудется загаданное. Только ты закрой глаза, Руфа.
Они поцеловались. Серёжа сиял:
— Спасибо тебе, Руфа…
В небе появился другой ястреб.
— Хочешь, я загадаю ещё, Серёжа, на этого… Стреляй! Я загадываю ещё раз!
Серёжа вскинул ружьё. Прицелился. Выстрелил и… промахнулся.
— Ура! — закричала Руфина и снова оказалась подле Серёжи.
— Я же промазал, — показал он глазами на улетающего ястреба.
— А я загадывала на промах…
Так вернулось потерянное Серёжей и проснулось казавшееся умершим.
В это воскресенье утром, несколькими часами раньше встречи Серёжи и Руфины в поле, на городском рынке произошла другая встреча.
Николай Олимпиевич Гладышев в праздничные дни, чтобы не беспокоить Аделаиду Казимировну, ведущую его домашнее хозяйство, частенько на рынок отправлялся сам.
На рынке у него всегда бывали приятные встречи.
Простота и общительность Гладышева никогда, однако, не допускали той упрощённости отношений, когда можно дёрнуть за рукав или, положив руки на плечи, сказать: «Коля, милый Коля, послушай, что тебе скажу». Так не осмелился бы сделать даже пьяный. Гладышев был для многих Николашей, и его называли так, но за этим именем всегда слышалось — Николай Олимпиевич… И даже — глубокоуважаемый Николай Олимпиевич.
Лидочка Сперанская торжественно и празднично несла свою белокурую головку по главному ряду рынка. Воскресный рынок выглядел куда наряднее будничного. Словно все съестное сюда пришло, чтобы в первую очередь покрасоваться, а потом уже быть проданным.
Воскресный городской рынок всегда несёт на себе щегольство выставки даров земли, и торгующие не забывают одеться понаряднее, как, впрочем, и покупающие.
На Лидочке короткое платье из золотистой ткани. Рыночная сумка с двумя большими кольцами; продев сквозь них руку, она украсила её, как браслетами. Весь облик Лидочки говорит, что в этом воскресном посещении рынка есть что-то театральное.
— Ау! Николай Олимпиевич! — окликнула Лидочка Гладышева, помахав рукой, и направила к нему свои ножки, обутые в сложную вязь хитрого переплетения белой кожи, ставшей босоножками на тонких каблучках.
— А вы-то зачем здесь? Здравствуйте, Лидочка, — поздоровался с нею Гладышев, а Лидочка, такая изящная, будто она вчера была не только у парикмахера, но и у скульптора, убравшего своим резцом все лишнее в её и без того безупречном сложении, ответила: