Как бы ни выглядела фабрика на колёсах — «кораблём» в одиночном плавании или «флотилией», состоящей из цехов на колёсах, это придёт, найдётся. Дедушка прав: если не думать, не мечтать уже сегодня, сейчас о завтрашнем дне, не заглядывать в него смело и дерзко, то во имя чего мне и всем нам жить сегодня?
Пусть эти корабли ещё не завершены и на ватмане. Но все-таки они уже есть. Разве не все, созданное человеком, было когда-то всего лишь мечтой?
После двух дней безделья Алексей Векшегонов решил показаться на люди и побывать на своём заводе.
Здесь началась его трудовая жизнь. Здесь знакомо и мило каждое строение, каждая труба, каждый перекрёсток заводских улиц. Дорог шум, и мил запах.
Деревья, в посадке которых участвовал Алексей ещё мальчишкой, стали большими. Появились новые здания цехов. Из сборного бетона. Теперь строили только так.
Не все узнают Алексея, а он не окликает их. Не хочет задерживаться и рассказывать, что да как. Ему нужно скорей пройти в заводоуправление к дяде Николаше.
И вот он у дверей его кабинета.
— Вы к кому? Как сказать о вас?
Знакомый голос Лидочки Сперанской вдруг умолкает, потом снова поёт, но уже на другой ноте, в которой слышится извинение:
— Алёша… Алексей Романович, я вас не узнала. Здравствуйте. С приездом. Вы совсем?
— Не… не знаю, — слегка заикнулся Алексей. — А вы теперь работаете секретарём?
— Нет, нет, — почему-то смутившись, ответила Лидочка. — Я референт по техническим новостям… Секретарь обедает, и я заменяю его… Проходите… Николай Олимпиевич один.
— Ба-а! — Николай Олимпиевич вышел из-за стола и облобызался с племянником.
— Здравствуй, дядя Николаша.
— Н-ну, рассказывай… Правда, я кое-что уже знаю… Садись.
Они уселись в кресла перед письменным столом. Гладышев с любопытством разглядывал Алексея.
Рассказ Алексея был кратким. Точным. Похожим на рапорт.
— Да что ты, право, как послужной список читаешь, — прервал племянника Гладышев. — Кроме заводского монтажа, было же у тебя ещё что-то в жизни?
— Кажется, нет, дядя Николаша.
— Так и не влюбился?
— Пробовал, — сознался Алексей и покраснел, — только все это было каким-то самообманом. Таким же, как тогда… Но не будем об этом.
— Почему же не будем-то? — спросил Николай Олимпиевич, придвигая кресло. — Даже я пока ещё не теряю надежды. Одиночество такого рода противоестественно и в мои годы.
— Наверно.
— Лешка, ты что-то скрываешь?
— Кажется, нет.
— А мне кажется — да. Лёш… ты можешь быть откровенным с твоим дядькой?
— Странный вопрос. В скрытности меня ещё никто не обвинял.
— Это верно. Курить ещё не научился на новостройках?