Матильда подошла к Жакобу, когда рядом никого не было, и чуть хрипловатым голосом сказала ему:
– Надеюсь, друг мой, ты будешь счастлив.
Он хотел обнять ее при всех, и лишь ее строгий взгляд удержал его от такого неподобающего поступка.
Сияли канделябры, благоухали букеты цветов, роскошные наряды женщин переливались всеми цветами радуги; грохот джаз-банда, специально приглашенного ради невесты, заглушался веселым гулом голосов. Праздник удался на славу, и парижская пресса не оставила его без внимания. Удивляться тут нечему – список друзей и коллег Жакоба был способен привести в восторг любого хроникера светской жизни.
Жакоб был счастлив, но к радостному оживлению примешивалось тревожное предчувствие. Глядя на своих друзей и родственников, он замечал в толпе приглашенных хмурые и встревоженные лица. Это были его коллеги из Германии, эмигранты из нацистского государства, где Гитлер решил искоренить всех единоплеменников Жакоба. Даже когда на эстраду поднялась Сильви и под аккомпанемент джаз-банда исполнила ритмичную, чувственную песню, лица беглецов остались такими же напряженными. Казалось, эти люди уже никогда не смогут вырваться из мира насилия и разрушения.
Есть женщины, которые с началом беременности расцветают – новая жизнь, зародившаяся в глубинах тела, придает им дополнительное очарование. Но Сильви Ковальская – а жена Жакоба продолжала называть себя девичьей фамилией – к этому разряду представительниц слабого пола не относилась. По мере того, как ее тело разбухало, Сильви проникалась к нему все большим и большим отвращением. Она с омерзением смотрела в зеркало на свои отвисшие, покрывшиеся сеткой вен гру́ди, на раздутый живот. С каждым днем признаки беременности были все очевиднее, и Сильви часами напролет разглядывала свое изменившееся тело с ужасом и гадливостью. Некрасивое, обрюзгшее животное, в которое она превратилась, не имело никакого отношения к прежней Сильви! Если на улице кто-то обращал на нее свой взгляд, Сильви вжимала голову в плечи и старалась побыстрее пройти мимо, уверенная, что ее вид способен вызывать лишь отвращение. Сильви пряталась от людских глаз в темных кинозалах. Как зачарованная, она смотрела на серебристый экран, на котором жили своей волшебной жизнью сказочно грациозные кинокоролевы.
Особенно болезненно действовало на нее общество Жакоба. Стоило мужу коснуться ее или произнести какое-то ласковое слово, и на Сильви накатывал приступ тошноты. Человек, который любил Сильви Ковальскую, не мог испытывать нежные чувства к мерзкой, раздутой уродине.