Жардин подошел к окну, уставился взглядом в пространство. Такое поведение было ему несвойственно. Он считал себя человеком дисциплинированным, организованным, а воскресенье отводилось для систематизации мыслей и идей, возникших на протяжении рабочей недели. День выдался серым, тусклым. Вообще-то Жакоб любил такие дни: пасмурное небо, серая вода – идеальный фон для работы мысли, никаких отвлекающих факторов. Но сегодня хмурое небо нагоняло на него тоску. Он оглянулся на заваленный бумагами стол, взглянул на большую картину, которая висела на стене. Это была работа Пикабиа – огромный мелодраматический глаз. Настроение у Жакоба стало чуточку лучше. Он взял чашку с недопитым кофе, прошел по мохнатому персидскому ковру через просторную, роскошно обставленную гостиную и оказался в маленькой кухне.
Когда свежий кофе был почти готов, в дверь позвонили. Жакоб решил, что это консьержка, принесшая срочную почту или пакет. Поэтому он направился к двери как был, в халате.
– Это вы!
На его лице застыло изумление.
Перед дверью стояла Сильви Ковальская; на ее бледном лице щеки горели ярким румянцем. Она была одета в синее пальто и широкополую шляпу; волосы стянуты сзади голубой лентой. В этом наряде Сильви еще больше, чем обычно, походила на школьницу.
– Вы меня не ждали? Извините. – Она со значением посмотрела на его халат. – В вашей записке не было обозначено точное время.
– Нет-нет, входите. Я вас ждал! Просто я не знал, когда вы придете. Я… Я сидел, работал.
У Жакоба сорвался голос.
– Входите, – настойчиво повторил он, видя, что она колеблется.
Он снял с нее пальто, взял ее шляпу. Платье Сильви тоже оказалось скромным и полудетским: обычная синяя матроска с белым отложным воротником.
– Я как раз сварил кофе. Хотите?
Она кивнула, оглядывая просторную комнату.
– У вас очень красиво. И какой вид из окна! Видно реку, крыши. Просто красота! Я вижу, у вас и пианино есть.
Ее глаза сияли.
– Сыграйте, если хотите.
Жакоб направился в кухню – ему нужно было успокоиться.
Он не мог поверить, что видел накануне эту девушку с размалеванным лицом в чудовищно вульгарном платье. Должно быть, воображение сыграло с ним дурную шутку. Жакоб недоуменно покачал головой. Его рука, разливавшая по чашкам кофе, слегка дрожала.
Когда он вернулся в гостиную, Сильви стояла возле пианино, поглаживая черную лакированную крышку.
– Вам понравилось, как я тогда играла?
– Да, очень.
– Ведь я играла для вас. – Она взглянула на него, глаза ее лукаво блеснули. – Мать Тереза ужасно разозлилась на меня за Гершвина. Она сказала, что это неподходящий репертуар для монастырских стен. Хотите, я сыграю еще?