— Впрочем, я вообще-то знал не слишком много женщин. Женился в двадцать лет.
Жан Лу ответил, что сейчас не время рассказывать ему свою жизнь, вон зеленый свет уже загорелся. Машина тронулась. Над берегами Сены низко нависало небо, а под мостом Согласия стелился легкий туман.
— На сколько ты назначил прийти Риволани и той дамочке?
— На утро, — отозвался Габер. — Но могу заранее сказать, это пустое дело. Она ничего не знает, да и он знает не слишком много.
— А он помнит, кто еще находился в купе?
— Очень плохо. Говорит, что сразу заснул и ни на кого не обратил внимания. Но в общем его описания совпадают, если не считать пассажирки с верхней полки, Гароди. Он тоже ее не видел, эту Эвелину, и не знает, лежала ли она уже на своей полке, когда он уснул, или вошла в купе позже. Это может служить подтверждением как того, что сказала она, так и того, что сказал Кабур, на выбор.
— А как она выглядит?
— Только не как женщина, которая способна кого-то придушить.
Грацци заметил, что Жоржетта Тома тоже не похожа на женщину, которая встречается с мужчиной раз в полгода, проводит с ним несколько ночей, а в остальное время о нем и не вспоминает. Однако дело обстояло именно так.
— Откуда нам известно, что она о нем больше не вспоминала? — возразил Жан Лу. — На свете многое переменилось, патрон, с тех пор, когда тебе было двадцать, надо шагать в ногу со временем.
Было пять часов, когда они захлопнули за собой дверцы машины под окнами дома, где жила Эвелина Даррес, возле знака, запрещающего стоянку автомобилей. В конце узкой и тихой улицы они увидели как бы висящее в небе светло-желтое крыло дворца Шайо.
Дом был весьма респектабельный, добротный, на лестнице ни души, лифт работал.
— Нам еще повезло, — заметил Грацци.
Он чувствовал себя очень усталым, он устал от напряженных раздумий. Он никак не мог влезть в шкуру этой несчастной девицы, не понимал ее и даже не пытался понять. Допрашивать свидетелей, делать записи, быть простым трудягой-муравьем, который возвращается вечером домой, вот и все. Если дело затянется, за работу возьмутся другие муравьи. В конце концов они что-нибудь да раскопают, если будут трудиться вместе.
Пока лифт бесшумно и быстро поднимал их наверх, он смотрел на Габера, но тот не глядел на него: вероятно, думал о чем-то своем, о своей подружке или еще о чем-нибудь, — в общем, ему наплевать было на всю эту историю. Грацци завидовал ему, его недовольному виду, презрительной гримасе. Жан Лу никогда не станет муравьем, у него нет ни малейшего желания что-то раскапывать, ему не нужны ни продвижение по службе, ни указания начальства. Он поступил в полицию три или четыре года назад, потому что, как он сам говорил, его отец просто помешан на правительственной администрации, помешан до одури и к тому же упрям, и он, Жан Лу, подчинился, чтобы его оставили в покое. Его отец, должно быть, важная шишка в каком-нибудь министерстве, может, даже в Министерстве внутренних дел, а раз так, то он потихоньку протолкнет своего сынка.