Кир не успел договорить. Софья взмахнула рукой, явно собираясь сказать в ответ что-то резкое, но оступилась, и Кир инстинктивно подхватил потерявшую равновесие девушку. И словно в распахнутое пальто влетела горячая птица: Кир через одежду почувствовал все ее тело, ее запах, прерывистое и теплое дыхание. Рот с искрящимися на нем снежинками был совсем рядом, совсем близко, стоило чуть приблизиться и осторожно прикоснуться губами к алой ягодной пленке ее губ и прильнуть к ним, сдерживая мощную волну просыпающегося в теле желания… Софья закрыла глаза. Кир обхватил стройное тело, голова закружилась, всего один миг отделял его от поцелуя, как вдруг… все остановилось.
Стих шум улицы, и в наступившей тишине отчаянно заколотилось сердце. Как безумный, Кир посмотрел в сторону детской площадки.
– Дети… – прошептал он.
Их нигде не было.
Вынырнув из обморочной трясины, Инга обнаружила себя в больничной палате. Само по себе это не расстроило и не обрадовало ее. По сосудам растекалось мощное успокоительное, и оглушенное сознание парило над реальностью. Недавние события остались где-то позади, заняв свое место в узком и темном коридоре воспоминаний. Дверь в него захлопнулась, и Инга спокойно лежала, рассматривая пошлые акварели на стенах и прислушиваясь к своим ощущениям.
Они были странными. Ингу почти не оставляла уверенность в том, что она бодрствует, но вот это «почти» слегка смещало акценты. Ей казалось, что стоит чихнуть – и она взлетит над кроватью, нахмуриться – и снег за окном пойдет сильнее и гуще, посмотреть на входящего в палату – и он споткнется о взгляд, как о препятствие. Все это забавляло и пугало одновременно. Инга уютно завернулась в одеяло и легла на бочок так, чтобы видеть окно. Она вспомнила точно такие же морозные узоры совсем на другом стекле.
Однажды много лет назад они с отцом остались на выходные на даче. Дом был старый, скрипучий, с ажурным крыльцом, окошками в кружевных наличниках и печкой с изразцами. Настоящий сказочный теремок. Отец работал тогда над оформлением романов Александра Грина, и маленькая Инга, перебирая пахнувшие краской иллюстрации, воображала себя то Ассоль, то Руной Бегуэм, то Дези Гарвей. На белой оштукатуренной стене возле кровати она нарисовала свои алые паруса, и, когда подступали сны и начинали слипаться глаза, кораблик принимался плясать на карандашной волне, и вот уже гигантский просмоленный бок тяжелой шхуны надвигался из сумерек, заполняя все пространство комнаты. Хлестали на ветру отяжелевшие от воды снасти, бушевал шторм, и дикие крики чаек мешались со свистом мистраля. Наутро Инга чувствовала соль на губах и находила на полу упругое перо, выпавшее из крыла морской птицы.