– Я… Я не знаю… Он, Валя, как мечта… Несбывшаяся, а потому такая остро-сладостная… Это… как болезнь…
– Но ведь от болезни можно вылечиться… если она, конечно, не смертельная… Она ведь не смертельная, Катя?
Валентин попытался осторожно обнять жену. Она не отстранилась. Она положила голову ему на грудь и прошептала:
– Не смертельная… Мне и самой очень хочется в это верить.
* * *
Я ее ненавижу. Она об этом знает. Она уже не считает меня своей лучшей подругой. Мы не виделись почти полгода. Мне иногда очень хочется увидеть ее, и чтобы опять все было, как раньше. Чтобы я ненавидела, а она не знала об этом. Я снова и снова представляю себе, как впервые говорю ей:
– Я тебя ненавижу.
Она сначала думает, что я шучу, и беспечно улыбается. Тогда я повторяю эту фразу с особым нажимом и по слогам:
– Я те-бя не-на-ви-жу!
Каждый слог должен вонзиться в ее тело, как маленький острый нож. Семь слогов. Семь острых ножей. С зазубринами. Чтобы не вытащить.
Она морщится, как от физической боли, а взгляд ее становится беспомощным и растерянным. Я, конечно, уже видела ее беспомощной и растерянной. И это, безусловно, лучшее из того, что мне привелось за всю жизнь увидеть. Я с удовольствием посмотрела бы на это еще раз. Я не спешила бы объясняться дальше. Я смаковала бы паузу, которая непременно должна возникнуть при этом нашем разговоре. Я растягивала бы ее и с жадностью ловила бы перемены в знакомом с детства лице.
Когда до нее наконец дойдет суть сказанного мной, она просто обязана спросить:
– За что?
И тут я выскажу ей все! Я скажу, что это ее отвратительный сыночек изнасиловал мою дочь, которая приходится ему сестрой. Машке скоро рожать, и я боюсь, что она произведет на свет какого-нибудь монстра. Этот монстр будет целиком на совести Корзунов! На совести Катьки и ее Валентина, который давно должен был объяснить сыну, кто ему Машка.
Я яростно брошу в лицо Катерине, что она разбила мне жизнь дважды из прихоти: сначала увела Зданевича, а потом мужа. И ни с одним у нее ничего не получилось! То есть жизнь моя загублена зря!
А еще я ей скажу, что ненависть моя теперь пахнет не корицей, как булочки из школьного буфета, а немытым телом и гнилым ртом опустившегося мужика, который имеет наглость называть себя моим «папой» и который поселился у меня в квартире вместо Славки. Он, похоже, намеренно не моется и гадит мимо унитаза, чтобы меня достать. Но мы еще посмотрим, кто кого! Я уже была у этой Псарниковой Татьяны Исаевны. Папаша думает, что я не смогу обштопать эту глыбу старого мяса с наглыми крысиными глазками. Не на ту напали! Со слезливой Вероничкой уже давно покончено! Вера Николаевна Кудрявцева… да-да! пока еще Кудрявцева! своего добьется! И развода мой беглый муж не получит, пока… В общем, я еще не знаю, что от него потребую за развод, но, как говорится, мало ему не покажется.