Надо было срочно убираться. Прямо сейчас. Соня шевельнулась в кресле, банкетка загрохотала по паркету, и тут же в дверях появился Вольский – темный силуэт на золотом фоне. Потом дверь закрылась.
Снова было темно. Снова было не стыдно. Снова возникла между ними та же странная близость, что и в заложновской больнице.
– Проснулась? – спросил Вольский совсем близко.
Они опять были на ты. Это неправильно, нельзя, глупо.
Соня попыталась встать, но затекшие ноги не слушались. Сбежать не вышло. Она уперлась головой в подлокотник кресла, и заплакала. Вольский опустился рядом на ковер:
– Что с тобой?
– Ноги затекли, – сказала она, хлюпая носом. Было стыдно, жалко себя, дуру, и грустно, что все не слава Богу…
– Давай! – приказал он.
Ухватил Соню подмышки, подтянул повыше, уселся на корточки и дернул на себя затекшую ногу – сердито дернул, грубо.
Ну почему она ни хрена не понимает, а? Почему надо объяснять, как она ему нужна, как он хочет просыпаться с ней рядом, и завтра, и через год, и через десять лет? Он боялся это объяснять. Боялся, что надает она ему по мордасам, повернется и уйдет, или, того хуже, посмотрит удивленно, пожмет плечами, и зарядит песню про то, что он – всего лишь ее работа. Что тогда делать? Господи, вот же попал!
Вольский с остервенением принялся растирать ее крепкие, гладкие икры. По ногам бежали иголки. Было так больно, что Соня до крови закусила губу. Он все тер, но уже не так жестоко, уже и не тер даже, а гладил медленно. Потом судорожно вздохнул, и уткнулся лбом в ее колени.
Сердце ударило и замерло. Не осталось сил быть гордой. Соня протянула руку, погладила его по худой мальчишеской шее, и замерла, испугавшись собственной смелости. Он тоже замер, а потом провел нежно пальцами у нее под коленом, и поцеловал…
Когда Соня открыла глаза, они все еще сидели на ковре, только уже в дальнем углу комнаты. Как они там оказались?.. Почему-то она была полуголая – в колготках и в рубашке, которая болталась на одном запястье. Соня осторожно потрогала пальцем губы. Губы был в пол-лица.
– Где твоя капельница? – вдруг спохватилась она.
Он снял эту чертову капельницу. Снял пять часов назад, в другой жизни, не здесь, не сейчас. Он снял капельницу, выпроводил домработницу, накрыл Соню пледом, и ушел в кабинет. Все время, пока Вольский там сидел со своими бумагами, он помнил, что в гостиной спит Соня, и при мысли об этом странное тепло разливалось по всему телу. Впервые за много лет он чувствовал, что не один. Вольский погладил Соню по плечу.
– Я эту капельницу сто лет назад снял, – сказал он.