Очнулся он уже на лесной прогалине, открывавшей обширный вид на долину Великой Реки. Руки связаны за спиной, мордорский мундир обратился в обгорелые лохмотья, вся левая сторона тела – сплошной ожог: хвала Ауле – сработала машинка. Он не сразу разглядел слева от себя – со стороны того глаза, что почти залеплен спекшейся сукровицей, – сидящего на корточках эльфа: тот с омерзением вытирает какой-то тряпицей горлышко своей фляги – похоже, только что вливал пленнику в рот эльфийское вино.
– Очухался? – мелодичным голосом поинтересовался эльф.
– Мордор и Око! – механически откликнулся Росомаха (экая досада – помирать в таком статусе, но так уж выпало…).
– Брось прикидываться, союзничек. – Перворожденный улыбался, а в глазах стояла такая ненависть, что щелевидные кошачьи зрачки его сошлись в ниточки. – Ты ведь расскажешь нам все про эти странные игры Его Величества Элессара Эльфинита, верно, зверушка? Между союзниками не должно быть секретов…
– Мордор… и… Око… – Голос лейтенанта звучал по-прежнему ровно, хотя лишь Манве ведомо – каких это стоило усилий: эльф как бы невзначай опустил ладонь на переломанную щиколотку пленника, и…
– Сэр Энголд, гляньте – что это?!!
Эльф обернулся на крик своих спутников и теперь оцепенело наблюдал, как за Андуином, там, где сейчас должен находиться Карас-Галадон, стремительно вырастает к самому небу нечто, напоминающее циклопический одуванчик – тонкая, сияющая нестерпимой белизной стрелка-цветонос, увенчанная прозрачно-алым шаровидным соцветием. Эру Всемогущий, если это и вправду в Галадоне, какого же оно размера?.. Да и какой после этого Галадон – там небось и пепла не осталось… И тут его отвлекли обратно – сдавленным воплем:
– Сэр Энголд, пленный!.. Что это с ним?!..
Как ни стремительно он поворачивался обратно, все уже успело закончиться. Пленник был мертв, и для констатации смерти врач тут точно не требовался: на глазах у остолбенелых эльфов тот за какие-то секунды превратился в скелет, обтянутый кое-где остатками мумифицированной кожи. Коричневато-желтый череп с заполненными песком глазницами насмешливо скалил зубы из-под съежившихся почернелых губ, будто издеваясь над Энголдом: «Ну вот, а теперь спрашивай о чем угодно… Хочешь – искупай меня в напитке правды, авось поможет»…
А в Минас-Тиритском дворце Арагорн изумленно наблюдал за тем, как неуловимо преображается лицо сидящей напротив него Арвен. Вроде бы ничего и не менялось, но он чувствовал с абсолютной непреложностью – безвозвратно уходит, утекает, как чудесный утренний сон из памяти, нечто важное, может быть, даже самое главное… какая-то волшебная недоговоренность черт, которые стали теперь совершенно человеческими. И когда по прошествии нескольких мгновений эта метаморфоза завершилась, он вынес вердикт, подводящий окончательную черту под этим периодом его жизни: «Да, красивая женщина, что тут скажешь… Даже – очень красивая. И это все».