Но какой разум покорно согласится исчезнуть, не оставив ничего после себя? Так придумали вёльву, вечную прорицательницу и хранительницу всех знаний, что успевал накопить йотун перед тем, как погибнуть.
Люди после себя оставляют детей, строят храмы, сажают хрупкие ростки деревцев в надежде быть помянутыми раскидистым дубом – йотуны придумали лучше: из обломков сгоревшей звезды, они суетясь и поторапливаясь, придумали девять земель, соединенных пространством миров. И тут же, с беспечностью детей, устроили грандиозный фейерверк, пустив на растопку только-только отстроенный дом.
– Дом? На дрова? – не поверила девушка, осуждающе покачав головой. Да их глухонемой деревенский дурачок Иероним и то норовил поджечь, только не догляди, чужие жилища, ни разу не попробовав зажечь кровлю своей, доставшейся от родителей, развалюхи, хоть этот-то клоповник давно стоило спалить или пустить на дрова.
– А дальше? Что было с йотунами дальше? – заторопила старуху девушка, уже заранее беспокоясь за судьбу йотунов. Они казались ей чем-то похожими на шестимесячных близнецов соседки, вечно голодных, мурзатых, но не унывающих. Она подкармливала малышей жеваным хлебом, политым сладким сиропом и мыла им розовые заднюшки. Соседка, у которой помимо близнецов, было еще шестеро, беспечно и довольно равнодушно принимала чужие заботы о ее детях.
– Так они поселились в своих домах? – теребила девушка Хану, видя, что старуха снова умолкла.
– Поселились? – Хана, откашлявшись, глотнула из стоящего рядом кувшина. Молоко прокисло и припахивало плесенью.
– Нет, йотуны – непоседы, закончив одно дело, они тут же о нем забывали ради иных забав. А в домах поселились лишь самые ленивые и рассудительные, но их уже не называли йотунами. По правде сказать, те поселились не в самих домах, а, как бы понятней, во дворе. Дело в том, туша пожар, йотуны перестарались: все земли оказались покрыты на многие метры водой, земля представляла хлябь с вечным дождем, без рассветов и закатов.
– А, помню, – отозвалась девушка. – Как-то на выгон прибрел старик. За пару печеных картофелин пел песни. Я запомнила:
В начале не было
(был только мир)
ни берега моря,
ни волн студеных,
ни тверди снизу,
ни трав зеленых –
только бездна зевала…
Девушка поежилась, кутаясь в платок:
– Страшно…
На миг она зажмурилась, пытаясь представить привычный мир без всех тех вещей, которые сопровождали ее с ранних детских воспоминаний, но перед глазами возникал склон, текущий к реке: по весте, в логе, там сходила с ума черемуха, буйствуя черными гроздьями терпких ягод к лету.