Раны затянуло скоро, и жила срослась скоро — в те годы все на нем заживало, как на волке. Но кисть пришлось разрабатывать, и он отправился в родные края поздней осенью, когда по утрам иней уже серебрил полегшие травы. Зачем поехал? Ведь не за родом своим — не было у него более рода: слишком хорошо знал он суровые обычаи предков. Нет, не ради рода поехал — ради удовлетворенной гордости. Это сейчас, когда ноют все кости, можно лишь усмехнуться по столь ничтожному поводу, но тогда… Много ли викингов добивались того, чего добился он, будь то норманны, даны или его соплеменники? Их можно перечесть по пальцам одной руки, о них слагались саги, им посвящали песни скальды у костров живых и павших воинов. И он, изгнанный, проклятый и заживо оплаканный похоронными воплями женщин бродяга, долгими бессонными ночами лелеял мечту, как пройдет по родному селению, как толпою будут бежать за ним мальчишки, униженно кланяться старики, а девушки устелят путь его душистой ячменной соломой. Как он будет торжественно принят в общественном доме, как все будут благоговейно молчать, слушая его рассказы, и поднимать кружки с пивом только тогда, когда он поднимет свою. Поэтому он поехал без охраны, только с гребцами и двумя лично преданными ему воинами. И море было спокойным, и он благополучно прибыл к родным берегам, но в селение все же пошел не прямым путем: было время подсечки берез, и он надеялся вначале найти брата.
Он не ошибся: голый по пояс, в одних потертых штанах, брат подсекал березняк. За зиму подсеченные березы высыхали, весной их следовало сжечь и сохой перепахать горелую землю под рожь или ячмень. Рюрик присел на подрубленный ствол, долго глядел на жилистую, мокрую от пота спину старшего брата и вдруг подумал, что его брат помнит все дни своей жизни, когда ел мясо. Все дни, как великие праздники.
Брат сразу увидел его, испугался и долго делал вид, что не замечает. Но когда потребовался отдых, когда он окончательно запыхался, махая топором, не замечать уже было невозможно. Он воткнул топор в ствол и обернулся:
— Зачем ты вернулся, викинг? Тебя не допустили до костров Вальхаллы и озябший дух твой мечется в темном царстве мертвых?
— Я живой. Можешь потрогать.
Брат не решился. Долго со страхом и грустью глядел на него, потом вздохнул;
— Тебя проклял отец и все мужчины, а мать расцарапала щеки, распустила волосы и рыдала вместе с женщинами. Мы давно похоронили тебя, викинг, и, следовательно, ты — мертв.
Рюрик неожиданно встал и пошел прямо на него. Брат испуганно отпрянул, но Рюрик, не обратив на него внимания, взял топор и начал подсекать березы. Плечи воина тренированнее плеч землепашца, рубка для него — привычное дело, а за день он, бывало, съедал столько мяса, сколько брат — за всю жизнь. Березки безмолвно рушились от его ударов, топор сверкал в лучах низкого осеннего солнца.