Он слегка запнулся на этом слове, а потому и замолчал. Урмень запил еду квасом, сказал вздохнув:
— Оскорбление смывается только кровью, отец. Мне горько напоминать тебе об этом, но это — так
— Я запрещаю тебе даже думать о… Урмень невесело усмехнулся:
— Прости, отец, но ты — слабый князь. Не знаю, каков будет твой наследник, но ты родил сильного первенца, и он сейчас клянется тебе, что смоет твой позор кровью. И Хальвард умрет первым.
Воислав вскочил, тщетно пытаясь изобразить гнев на трясущемся от страха лице.
— Повелеваю тебе, Урмень, без промедления покинуть мои покои и убраться в свои леса!
— Я — изгой, князь, а потому исполняю лишь те повеления, которые хочу исполнить. А я хочу смыть позор с моего отца.
— Какой позор, какой?… — в отчаянии замахал руками Воислав. — Русы пришли на нашу землю, русы! Конунг Олег считает меня своим союзником, и я сделаю все, чтобы избежать его гнева.
— А я буду мстить, отец. Мстить захватчикам нашей земли, и ты правильно сделал, что напомнил мне о них. Я буду мстить всем грабителям, всем обидчикам славян, будь то русы, варяги или кто еще. Всем, кроме своего побратима.
Князь Воислав как-то вдруг съежился, опустив плечи и уронив голову на грудь. Он знал непреклонность своего первенца и с ужасом думал о том, какие беды принесет всем кривичам его неуемная ярость.
— Я еду навестить матушку. — Урмень встал. — Передать ей поклон от тебя?
Воислав молчал.
— Молчишь? — Урмень грустно улыбнулся. — А ведь ты и сейчас все еще любишь ее, иначе сделал бы меня холопом, а не княжичем-изгоем. Она по-прежнему прекраснее всех на свете.
Низко поклонился князю, так и не нашедшему в себе сил посмотреть на сына в последний раз, и вышел.
Через день по выезде из Смоленска в ранних осенних сумерках он достиг уединенной усадьбы. Здесь его встретили мать, немногочисленная челядь да совсем уж малая охрана.
— Где Одинец, матушка? — спросил Урмень, едва переступив порог. — Он исполнил мое повеление?
— Одинец уехал. — Мать улыбнулась. — А повеление — в моих покоях. Хочешь пригласить ее к застолью?
— По ее вине погиб отважный витязь, но целилась она в любовь моего побратима.
— Ее заставил это сделать Хальвард, мой сын. Она сама все мне рассказала со слезами и раскаянием.
— И ты веришь ей, матушка?
— Верю, мой сын. И хочу, чтобы ты пригласил ее к семейному столу. Мое сердце говорит мне, что ты нашел то, о чем и не помышлял.
Урмень молча всмотрелся в ее улыбающееся лицо, молча, не сняв оружия, прошел на женскую половину. Шел, звеня железом, и служанки разбегались перед ним. Но Инегельда осталась там, где стояла, склонившись в низком поклоне. Он долго смотрел на стройную девушку в светлом платье, на золотые, рассыпанные по плечам волосы.