— Должен быть авторитетный. Не растерять, не слопать. А Гошка-то…
— Человеку нужно доверять, — сказал Сергей. Орлов согласно качнул ежиком, Караханов замахал руками:
— Без веры человек пропадет. Бери, Пощалыгин. Заверни все поаккуратней.
Пощалыгин завозился на нарах, вскинул блеклые голубые глаза.
Окончание письма он читал про себя. Ниже подписи — «Воспитанники Тагильского детского дома № 1» — взрослым почерком, без помарок было приписано: «Ждем ответа, как соловей лета».
— Соловей… — задумчиво сказал Пощалыгин. Сергей ни письмеца, ни записки в пакете не нашел.
Но зато приковылявший Петрович вручил ему треугольник:
— Танцуй, Пахомцев!
Еще обсуждали подарки, сочиняли ответы, а Сергей у светильника читал письмо от матери.
«Милый мой Сережа! Вот и засела за большое письмо, сынок. Эти дни хлопотала по хозяйству, необходимо было привести в порядок квартиру: меня ведь не было больше двух месяцев. Двенадцатого февраля наши освободили Краснодар, а тринадцатого я уже работала машинисткой в воинской части. Вместе с ней поехала дальше, а когда моя предшественница вернулась из госпиталя, я — до дому. Где уж мне, божьей старушке, с молодыми тягаться!»
У Сергея задергалось веко — словно кому-то подмаргивал. Он прикусил губу, чтобы сделать себе больно и чтобы боль помешала прорваться тому, что просилось наружу. Это ни к чему при всех, это — наедине.
«Как твои дела, сынок? Как здоровье, настроение? Ты уверяешь: хорошо, а мне тревожно. Мыслю — наверно, Сереженька успокаивает, чтоб не переживала, а сам и в холоде, и в голоде, пули свистят. Сынок, вижу тебя во сне, кричу, зову, просыпаюсь в ледяном поту. Когда же кончится распроклятая война, будь трижды проклят пес Гитлер, напавший на нас! Будет ему возмездие, будет фашистам горе за то, что творили и творят на нашей земле. Сколько же слез и крови принесли они России! Дорогой сынок, третьего дня столкнулась на улице с Аллой Шелиховой — прилетела из Москвы родителей проведать. Побеседовать не успели, Алла спешила. Но она списала номер твоей полевой почты, обещала черкнуть. Пускай черкнет, вспомнишь о школьных годах».
Алла Шелихова? Она же носит иную, мужнину, фамилию? Черкнуть ему? Зачем? Это кануло, это не нужно, а школьные годы он припомнит и сам, без Аллиного письма.
«Сынок, ты прости, но большое письмо не получается — пошаливает сердце, я тебе завтра еще напишу. Хотела сфотографироваться, да передумала: после, когда поправлюсь. Самочувствие уже бодрее, и скоро буду окончательно здорова. Пиши, дорогой сынок! Да храни тебя бог и материнская любовь…»