— Чибисова зазря лаешь. Орел он!
— Чибис не орел! — Пощалыгин хохотнул. После паузы оживленно заговорил: — Птичье фамилие у него! И вообще у нас полно птичьих фамилией. Считай: лейтенант Соколов — сокол получается, сержант Журавлев — журавель…
— Майор Орлов, — вставил Курицын.
— Точно! Дальше: Воробьев, Дроздов, Гусев…
— Младший сержант Чижов из третьего взвода.
— Точно! Давай еще кого!
Оба замолчали, потом Курицын простодушно сказал:
— А меня забыли? У меня ж тоже птичье имечко.
— Курица не птица! — Пощалыгин заржал на всю землянку. — Начудил, курицын сын!
На нарах приподнялся сержант Сабиров:
— Пошто орете? Кончай!
Сергей повернулся на другой бок, но сон не возвращался. Думал о Чибисове, об убитом им немце. Выполнил Чибисов обещание — первым открыл счет. И держится скромно, не хвастает. А кто убит? Молодой или старый? Если молодой, была у него, наверное, мать, была невеста. Если пожилой — дети были, жена. Все как у людей. И все-таки это не человек — фашист, захватчик, убийца. И убийца убит. Одним фашистом стало меньше. Уничтожь каждый наш боец по фашисту, война давно б закончилась. Каждый по одному — и не было б гитлеровской армии. Это жестоко? Нет, это справедливо. И у меня рука не дрогнет, когда настанет мой черед! Может быть, следующего немца убью я?
Убил Захарьев.
Он дежурил на пулеметной площадке и в предрассветном тумане заметил на нейтральной полосе движение. Выпустил осветительную ракету: два немца, видимо саперы, на коленях возились у проволочного забора, заделывая брешь от снаряда. Захарьев длинной очередью наповал уложил того, что был слева. И второй упал, но, невредимый, пополз к траншее. Захарьев снова осветил «нейтралку» ракетой, прижал приклад, но пулемет заело! Сапер скатился в траншею.
Тело убитого лежало весь день. Немцы не рисковали вынести его и только к вечеру, зацепив крюком, уволокли в траншею. Не было в роте бойца, который бы не глянул на труп и не похвалил бы Захарьева. Пулеметчик отмахивался и наконец, не выдержав, белый от бешенства, проговорил:
— С чем поздравления? Что второго упустил? Не прощу себе!
Афанасий Кузьмич шевельнул одной бровью, другой:
— Ненавидишь ты их!
— Есть за что! — Захарьев отвернулся. Пощалыгин сказал:
— А чего ж цацкаться с ними?
— У меня брата убили в Севастополе, моряк был, — сказал Сабиров.
— И у меня, — сказал Курицын, — брательник сгинул. Второй, старшак, партизанит. Тут по соседству, на Брянщине.
— Киевские родственники по жене, семь человек, вряд ли уцелели. Вы читали в газетах про Бабий Яр? — спросил Рубинчик.
— Зятек пропал без вести. Дочь убивается — месяц всего пожили, — сказал Афанасий Кузьмич.