…Коробки внесли напялившие белые халаты Боксер и Китай. За ними втащился дубак, укрепляющий челюсти жвачкой и отстукивающий резиновой дубиной по ладони озорной ритм. В авангарде двигались Сергей Шрамов, тоже весь в белом, и начальник санчасти следственного изолятора «Углы» доктор Александр Станиславович. Картина была из чужой жизни, будто император (Шрам) близ линии фронта посещает полевой госпиталь и раздает георгиевские кресты…
«У меня есть два брата. Одного зовут Рембо, другого — Рокки. По крови я — русский, не абхаз, не грузин. Но я родился в Абхазии, жил в Абхазии, что раньше была частью Грузии. В поселке Хыбста в восьми километрах от Гудауты, если ехать в сторону Сочи. А, значит, по ковке и закалке я уже не русский. Я кавказец и это навсегда. Я никогда не расставался со своими братьями. Оба брата мои — не люди»…
…В коридор тюремного лазарета выходило четыре двери. Посетители вошли в первую палату. Минимум свободного места, восемь коек и столько же расслабившихся тел.
— У меня была однажды баба с родимым пятном на все колено.
— А у меня была со вставной челюстью. Когда я ей в рот давал, она челюсть вынимала и в стакан с водой…
— А у меня однажды была баба с шестью пальцами на ногах, — привирали от скуки на любимую тему нежащиеся по койкам пациенты.
Но появился Шрам, и все заткнулись.
Боксер и Китай донесли заманчивые коробки до середины палаты и опустили их на пол рядом со Шрамом и доктором. Шрам в образе щедрого государя императора приосанился. Дубак прилег плечом на дверной косяк…
«Старика звали Тенгиз Гедеванович. Он жил на другой стороне Белой речки в грузинской части поселка. Восточные окна его дома смотрели на Белую речку, северные — на горы. Старика убили в девяносто втором, когда абхазы захватывали независимость, то есть выгоняли и вырезали грузин, присваивая и деля меж собой их дома и имущество. Батоно Тенгиза выгнать бы никому не удалось и дом свой он никому бы не уступил.
Я знаю, как он умирал. Батоно Тенгиз встретил обкуренную и ошалевшую от грабежей толпу в большой комнате с окнами на горы и на реку. Он сидел за столом, на котором был лишь кувшин и стакан. Батоно Тенгиз пил свое терпкое красное вино, которым когда-то угощал и меня.
К нему ворвались жители нашего с ним поселка, вооруженные автоматами, обрезами, охотничьими ружьями, пистолетами и кинжалами. Абхазы хотели запугать его и заставить „убраться в свою Грузию“. После того, как поселок залили слезы грузинских женщин, с абхазами Тенгизу говорить уже было не о чем.
Батоно Тенгиз отодвинулся от стола, положил руки на пояс, украшенный серебряными дедовскими рублями и увешанный ножнами. Поднялся.