Вот… вот еще двое душ отлетело. Миг — и кончился путь, и ни сына уж, ни дочки… Еще в двух семьях забьются матери в крике, заламывая руки и раздирая одежды, а у отцов на висках засеребрится иней. Усатый Павлуха и Вован с казачьим «шевелюром». Один электромонтер, другой — тракторист. Оба с глухих хуторов, где не было даже десятилеток и где все девчонки после восьмилетки срывались в города, потому ребята и не переписывались ни с кем, не нашлось для них невест. Оба «старики» и оба сержанты — ох, и натерпелся же от них Егорка-салажонок, особенно от Вована. Ну так на то она и служба… Сейчас он им обоим закрыл остекленевшие глаза, чтоб не сыпалась в них земля и снежная пыль и каждого ощупал на предмет оставшихся гранат и неотстреленных магазинов. Не обижайтесь, ребята, на нас, что пока еще живы, а лучше подождите нас ТАМ, согрейте местечко.
Эх, Егорка! Видно, с минуты на минуту подойдет и твоя скорбная очередь. Правду говорят: не называй человека счастливым, покуда он жив; просто ему пока что везет. Но «везенье» — дело зыбкое… Вишь, как прут! Чачакают самопальные чеченские «Борзы», лают итальянские «Беретты», да бубнят румынские «Калаши», бухают арабские «Рашиды» и стрекочут израильские «Галилы» — словно весь мир против нас ополчился. Прут и прут, и будто переводу им нету! Да, похоже, не нянчить тебе своих деток, Егорша. Какой-нибудь миг и все — рядовой Стрижов был солдатом… Заплачет, забьется в крике, проклиная вдовью судьбину, твоя рано поседевшая мама, а любимая Вика, когда узнает, зарыдает, вырвет из своих пышных каштановых кудрей клоки, расцарапает опухшее, в слезах, лицо, поплачет, погорюет, поубивается, а потом, весенним сиреневым теплым вечером, отопрет кому-нибудь заветную свою калитку в саду. И лишь иногда, когда уже выйдет замуж за парня, который будет похож на тебя, станет накатывать на нее беспричинная вроде, неясная для мужа тоска и печаль, — это когда ей будешь сниться ты, несчастный Егорка, щуплый воин с тонкой шеей, сидящий сейчас, в новом, но уже порядком замызганном бушлате, за бруствером и экономно посылающий одиночные, смертельно закрученные пули в черноту вьюжной ночи, — лишь затвор хлестко лязгает. Своего сыночка Вика наречет твоим именем, и мужа иногда во сне будет называть «Егорушкой». Не попомни же ей зла, солдат. Живым — живое… Ведь любить до самой смерти она будет тебя, тебя одного. Эх, рано ты уходишь, Егор. Очень рано. Но все-таки троих… нет, теперь уже четверых «зверей» уносишь с собою.
Да, рота уходит на небо. Строем. Один за одним…
Но вот все реже и реже выстрелы. Бой словно «засыпает». И вдруг все разом стихает. И сразу же у комбата трещит радиотелефон. Звонит «полевой командир». Он обращается к комбату по имени-отчеству и начинает взывать к здравому смыслу: слушай, брат, зачем какая-то война-майна, освободите проход, и разойдемся мирно, ведь тебе же, подполковник, через два месяца в запас, зачем ты ввязался не в свое дело? Мы тут все — пешки в чужой игре… Десять минут на принятие решения. Согласие — красная ракета…