— Значит, я мог их унести, так получается?
— Если бы вас, конечно, не спугнули.
— Разве я похож на такого?
— Большинство убийц, с которыми мне пришлось иметь дело, ничем не отличались от честных людей.
А письма вы могли выкрасть, чтобы потом шантажировать их авторов.
Потому что письма исчезли, все до единого, даже те, что могли быть написаны незнакомыми нам людьми. Человек редко доживает до тридцати пяти лет, не собрав более-менее внушительной переписки. В секретере же были обнаружены одни счета.
Ваши письма, господа, были выкрадены, и сделал это один из вас.
Стараясь не выглядеть виновными, все они напустили на себя столь неестественный вид, что одного этого хватило бы для их компрометации.
— Я не прошу, чтобы виновный встал и сознался. После нашей встречи я буду ждать к себе того, кто знает… А может быть, этого не понадобится, поскольку у нас имеется свидетель, и преступник ему известен. — С этими словами Мегрэ повернулся к Лапуэнту: — Пойди позови Жанвье.
Ожидание прошло в полнейшей тишине: никто не издал ни звука, не шелохнулся. Только вдруг стало как-то особенно душно; в появлении госпожи Блан, как никогда величественной, было нечто театральное. Она остановилась в дверях: ядовито-зеленое платье, водруженная на самую макушку красная шляпка и сумка размером с чемодан в руках. С каменным лицом она обвела присутствующих неподвижным взглядом.
И тут же подалась назад, пытаясь удрать; Жанвье преградил ей путь. Казалось, они сейчас вцепятся друг в друга. И все же она уступила ему и сделала шаг вперед.
— Мне нечего сказать, — проговорила она, злобно глядя на Мегрэ.
— Вам знакомы эти господа?
— Мне за вашу работу не платят. Выпустите меня.
— Кого из них видели вы в среду, между тремя и четырьмя, направляющимся к лифту или лестнице?
В это мгновение случилось нечто непредвиденное. Эта упрямица с бесстрастным лицом не смогла сдержать нечто похожее на улыбку. Лицо ее озарилось удовлетворением, чуть ли не победным торжеством.
Все взгляды были устремлены на нее. Но в котором из них читалась большая тревога? Мегрэ не смог бы этого сказать. Реагировали все по-разному. Виктор Ламотт был бледен из-за сдерживаемого гнева. Фернан Курсель с некоторых пор, напротив, сильно покраснел. Франсуа Паре был раздавлен навалившимися на него стыдом и тоской.
Так вы отказываетесь отвечать? — проговорил Мегрэ.
— Мне нечего сказать.
— Занесите это в протокол, Лапуэнт.
Она пожала плечами и с загадочным блеском в глазах презрительно обронила:
— Я вас не боюсь.