– Он говорил вам о графине?
– О какой графине?
Мегрэ, стараясь действовать как можно деликатней, обыскивает квартиру, но тоже безрезультатно. Ничего, что могло бы навести хоть на какой-нибудь след. На бюро – блокноты, в которых Маскувен маниакально точно вел запись расходов. Книги о бридже, анализ сложных партий…
М-ль Берта указывает на стену: там висит фотография ее родителей перед их домом; в ногах у них на корточках она сама, еще совсем девочка.
– Как вы полагаете, ваш нареченный брат способен украсть?
– Украсть? Он? Такой щепетильный? – Она нервно смеется. – Сразу видно, что вы его не знаете. Я помню, однажды он целую неделю проходил с головной болью, так беспокоился – у него, видите ли, баланс на несколько сантимов не сходится.
– Вот что, мадмуазель, отправляйтесь-ка на службу. Как только будет что-нибудь новое, мы без труда разыщем вас в агентстве по телефону.
– Вы обещаете, господин комиссар, правда? Пусть даже я не смогу с ним поговорить – мне бы только взглянуть на него, самой убедиться, что он жив.
Мегрэ закрывает окно, в последний раз обводит взглядом комнату, прячет ключ в карман. Затем следует краткая беседа с привратницей. Нет, писем Маскувен не получал, разве что пневматички[1] по субботам от названой сестры, когда им предстояла совместная прогулка в воскресенье. Да, в последнее время привратница действительно замечала, что он чем-то озабочен.
– Такой предупредительный человек, господин комиссар! Никогда не пройдет по двору, не поздоровавшись с детьми, а в конце месяца обязательно несет им конфеты.
Мегрэ отправляется пешком на площадь Республики. В кафе «Спорт» почти пусто. Официант Нестор вытирает столики под мрамор.
– Господин Маскувен?.. Если бы вы знали, какой это был для меня удар, когда я развернул газету. А вот и его место.
Рядом со стойкой игральный автомат. В глубине зала русский бильярд, поблизости от которого ежедневно в определенный час садился Маскувен.
– Нет, я не замечал, чтобы он с кем-нибудь разговаривал. Просто потягивал аперитив, всегда один и тот же. Читал газету. Потом подзывал меня и непременно оставлял двадцать пять сантимов на чай. По его появлению часы можно было с точностью до минуты проверять.
– Часто он требовал письменный прибор?
– По-моему, тогда это случилось впервые.
Несомненно, Нестор не в состоянии сказать, действительно ли Маскувен писал в тот день или просто глядел на лежавшую перед ним промокашку. Не вспомнил официант и кому он давал бювар до Маскувена.
– Днем тут такая толчея…
Мегрэ вздыхает, утирается платком, влезает на открытую площадку автобуса и расслабленно мечтает о мелком песке и монотонном наплыве белогривых волн.