– Тогда ты тоже попытаешься прясть без челнока. Повисло долгое молчание. Кэтрин упорно занималась своим делом. Оливер чувствовал прикосновение ее пальцев, но не присутствие.
– Если этого недостаточно, извини. Больше я ничего не могу сказать, чтобы загладить трещину, пробежавшую между нами.
Он собрался встать, но пальцы нажали сильнее, прося остаться.
– Тогда ничего не говори. Если это и не все, то этого достаточно.
Рыцарь снова повернулся к Кэтрин. Краска так и не сошла с ее лица, настороженность тоже исчезла не до конца, но в зеленых глазах был блеск, а на губах – намек на улыбку.
– Разве не говорят, что для умирающего от голода человека достаточно – тот же пир?
Она весело фыркнула и слегка толкнула в спину.
– Иди, мойся. Даже если мы снова друзья, я вовсе не хочу, чтобы ты поделился со мной вшами.
– Язва, – широко улыбнулся Оливер.
– Слово за слово, – парировала Кэтрин. В ее глазах плясали озорные искорки.
Рыцарь был очарован. Ему хотелось схватить ее за талию и закружить по комнатке, но он сдержался. Отношения между ними снова вошли в нормальное русло, и он вовсе не стремился раскачивать лодку.
– Ладно, я желаю, чтобы все, что достанется на твою долю, было ко благу. – Он специально допустил некоторую двусмысленность, чтобы полюбоваться, как она покраснеет. – Только еще один вопрос. Что случилось с твоими красными чулками? Неужели ты внезапно решила стать солидной и респектабельной матроной?
– Я всегда была солидной и респектабельной матроной, – дерзко заявила Кэтрин, затем покачала головой и вздохнула с оттенком сожаления. – Я оставила чулки на постели, и комнатная собачка графини решила пожевать их. Чулки погибли безвозвратно. Графиня отдала мне свою собственную пару, только они из коричневой шерсти и постоянно морщатся и спадают, если их как следует не заматывать. Я никогда не считала себя тщеславной, – да и чем гордиться, если носишь такое платье? Но пока не наступят холода, я лучше похожу вообще без чулок. И нечего смеяться, – добавила она, прижав ладони ко рту.
– Я не смеюсь. – Оливер сглотнул так сильно, что чуть не подавился. – На мой взгляд, это ужасная трагедия.
– В бочку! – строго заявила молодая женщина, выпроваживая его.
Оливер откинулся назад, схватил еще одну лепешку Этель и выскочил из комнатки. В его походке появилась легкость, которой не было раньше.
Покачав головой, Кэтрин тоже взяла вторую лепешку и нагнулась над очагом, чтобы раздуть угасающий огонь мехами. Ее движения тоже были легкими и радостными.
Лето сменилось плодоносной осенью, а осень, судя по бурым, оголившимся полям, – зимой. Кэтрин проводила все меньше времени с графиней и ее женщинами, и все больше в комнатке Этель, изучая травы и составы и помогая старой повитухе принимать роды. Ей было неважно, что приходится работать чуть ли не на износ, потому что она училась и была счастлива. Женские покои – запертая клетка, пропитанная мелочной завистью и подхалимством. Этель временами брюзжит и бывает раздражительной, но что бы она ни сказала, говорится один раз и потом забывается, а не повторяется постоянно за спиной и не становится причиной продолжительной ссоры.