— Впрочем, Коба, не точку, а… А сделал обеими руками округляющий жест, вот этак, и будто опустил некий круглый кувшин или вазу на край пюпитра. Понимаешь?
— Понимаю. Поставил, значит, на край вазу. Что же от нее в тряске останется?
— Ты уже толкуешь символически.
— Хо, попал и в символисты. Ладно, давай дальше впечатления.
— Да ты информирован без меня.
— О твоих впечатлениях? Гони, Того, гони.
— Понимаешь, если брать все в целом… Я вот и сам хочу определить: в чем же смысл появления Ленина, его приезда? И нахожу ответ: он сказал такое… Повторяю, если брать все в целом… Такое, чего никто, кроме него, ни одни человек на земном шаре не сказал бы.
— Не философствуй. А то, кажись, ударишься в теорию героя и толпы. Говори дельно. Что же там было после его доклада?
Кауров начал характеризовать прения, тоже в своем роде примечательные, но в комнату вдруг вторгся Каменев, держа в белой руке исписанные длинные листки.
Пиджак вошедшего был расстегнут, волны русой шевелюры несколько разметаны.
— Трам-бом-бом-бом! — бравурно, в темпе марша пропел он, взмахивая листками. Только что закончил. С пылу с жару!
Его выпуклые голубые глаза скользнули сквозь пенсне по остроносому лицу солдата, которого он сегодня видел возле Кобы.
Коба перестал ходить.
— Ничего. Это мой друг, — проговорил он. — Член партии. Работал в «Правде». Нам он не помешает. — И, не тратя более слов, назвал фамилии обоих:
— Каменев. Кауров.
Каменев со свойственной ему рассеянно-благодушной улыбкой поклонился, затем кинул листки на стол:
— Коба, прочитайте. Кажется, удалось обосновать взгляд нашей редакции.
— Нашей партии, — поправил Сталин.
— Совершенно верно. Взгляд партии в противоположность схеме Ленина.
Сталин без улыбки проронил:
— Ленина-Ламанчского?
Каменев живо взбросил голову, приоткрыл толстые губы, поцокал языком, как бы нечто дегустируя.
— Ламанчского? Это метко! — Он раскатисто, жизнелюбиво засмеялся. — Метко! Хитроумный гидальго Дон Кихот Ламанчский. Как раз тютелька в тютельку.
Похлопав длинными пальцами по красивому выпуклому лбу, он вслух припомнил строчки «Дон Кихота»:
— Наш гидальго отличался крепким сложением, был худощав, любил вставать спозаранку и увлекался ружейной охотой. Его возраст приближался к пятидесяти годам. Каменев снова поцокал. — Кажется, не вру. Все совпадает. — И, вспоминая, продолжал: Отдаваясь чтению рыцарских старинных романов, бедный кабальеро ломал себе голову над туманными оборотами речи и изводил себя бессонницей, силясь их понять, хотя сам Аристотель, если бы нарочно для этого воскрес, не распутал бы их… И однажды наш благородный герой взялся за чистку принадлежавших его предкам доспехов. Произвел и разные другие, необходимые рыцарю, приготовления. Совершив эту подготовку, почтенный Дон Кихот решился тотчас осуществить свой замысел, ибо он полагал, что всякое промедление с его стороны может пагубно отразиться на судьбах человеческого рода.