— И что? — окликнул я Петю, уверенно шагающего впереди. — Долго еще до места?
— Ха-ха-ха! Ты расслабься, москвич. Не колготись.
Легко сказать. Блеклые в негустых сумерках электрические фонари отбрасывали на траву, на невысокие заборчики смутные блики. Из гущи садов долетали невнятные голоса, звуки музыки, журчание водяных струй. Лениво тявкали собаки. Всюду невидимая копошилась жизнь, а наша затянувшаяся дорога была пустынна. Может быть, я сплю? Раза три мимо, по обочине просквозили человеческие тени, безмолвно, опасливо, не поймешь — мужчины или женщины.
— У вас тут, как в пустыне, — заметил я в спину сотоварища, — десять вечера, а город точно вымер.
— Глушь, — откликнулся Шутов, чей голос тоже звучал невнятно и сонно. Рано встают, рано ложатся. Но не все, Витек, не все. Которые не спят, те к центру потянулись — там танцы, кино, гулянье. Наш Бродвей.
— Может, и нам туда?
Вместо ответа Шутов резко свернул вбок, перескочил канаву и исчез в узком проходе между двумя участками. Помешкав, я тоже скакнул за ним молоденьким козликом. Росная трава влажно оцепила колени. Мощные побеги крапивы жалили руки. Я догнал Петю, ориентируясь по звуку шагов, и странным образом зрение мое прояснилось, тело налилось бодростью и движенья приобрели кошачью упругость. Я оживал с каждым шагом. Легкие жадно требовали глубокого дыхания, и я, ликуя, насыщал их до дна.
Догнав Шутова, я тронул его за теплый локоть:
— У тебя сигаретки нет? Я в номере забыл.
Он сунул мне пачку. Закурили.
— Постоим минутку, Петя. Чудесно-то как.
Его лица я не видел, зато, удалившись от электрического света, я увидел, как высоко серебрятся ели, как льется от черной земли бледный туман, и услышал глухое чавканье в районе Большой Медведицы.
Сигарета горчила, но я терпеливо сосал ее, не бросал, потому что это была единственная тонкая ниточка, связывающая меня с покинутым только что миром.
— Вот там, видишь, за деревьями огонек, — сочувственно сказал Шутов, туда нам и надо.
— Может, не надо?
— Я сам знаю, чего надо, чего не надо. А ты, Витек, гость, поэтому не выступай.
Вскоре мы вышли к домику, стоявшему совершенно на отшибе. Петя уверенно перегнулся над калиткой, нашарил щеколду, открыл. Не успели мы сделать и пяти шагов по песчаной дорожке, как из кустов с урчанием вымахнул под ноги громадный пес.
— Не бонсь, — сказал Петя громко. — Это Тимка, редчайший пес. Он любому человеку рад в любое время. Особенно тех любит, кто яблоки воровать приходит. Они ему гостинцы приносят.
Необыкновенный Тимка — то ли овчарка, то ли ньюфаундленд, но никак не дворняга, — выразив свою радость знакомому, бросился и в мои объятия: не успел я уклониться, как он, чуть подпрыгнув, лизнул меня прямо в рот. Ощущение такое, точно по губам с размаху мазнули горячей мокрой тряпкой.