— Хорошо, входите, — пригласил я. — Но прошу отметить в протоколе, что при аресте я не оказывал сопротивления.
Мужчина ввинтился в комнату ужом, заглянул под кровать, в шкаф, потом побежал в ванную, где почему-то задержался. Горничная сделала в его сторону презрительный жест.
Из ванной он вышел разочарованный и несколько смущенный.
— На вас я буду жаловаться, — успокоил я его, — но не туда, куда вы думаете. Совсем в другое место. Боюсь, что у вас скоро будут неприятности по службе.
— К нам поступил сигнал, — угрюмо сообщил сыщик.
— Это вы объясните прокурору. Кстати, что это у вас в кармане, не моя ли мыльница?
— Чего?!
— Подождите, я проверю, все ли на месте…
С этими словами я отправился в ванную, умылся, принял душ. Слышал, как хлопнула дверь. «Хоть часик еще бы поспать», — подумал я.
Лег, нацедил в воду тридцать капель валокордина, похмелился. И попробовал уснуть.
Я не уснул, а погрузился в унизительное ощущение собственной неполноценности. Тело скользило на тугих волнах, растягивалось в разные стороны, как резиновое, давление газа, казалось, с секунды на секунду вдребезги разнесет череп. «Это возраст дает себя знать, — подумал я. Никуда не денешься. Но это еще не конец».
Под моими закрытыми веками всплыл на мгновение сплошной багровый блеск и тут же исчез. Было очень плохо, тягуче, неопределенно. Я попытался думать о Наталье — какое там. Она устала от меня и не появлялась больше. Не сумел я ей ничего объяснить.
А себе — сумел?.. Себе, любимому?
Я лежу сейчас на какой-то койке, в каком-то доме — точке пространства, больной, голову мою пучит, — где я, что я? Напрягаю — невмочь! — бесцельные, крохотные крупицы чего-то, что есть мой ум, и легко представляю себя то ли эмбрионом, предтечей чего-то, то ли трупом, чем-то давно бывшим, отвалившимся куском коры…
Кто я? Зачем? Что со мной? — в страдальческой наивности этих вопросов зудящая боль веков. Кто я, человек — величавая насмешка некоей высшей духовности — или самоценный плод? Если мне не дано бессмертия, то кому тогда понадобилась эта минутная звездная мутация — моя жизнь? А если бессмертие существует — конечно же существует! — то почему мне никак не удается ухватить и потрогать его змеиный хвост? Какой я, и какие мы все? Игра воображения не всесильна, и она горький утешитель.
Кто я, в конце концов, утрата или обретение, течение или бледная точка в галактической карусели?
За что невозвратность мгновений?
Разумно ли, не убийственно ли, не подло ли играть бесконечно в одну и ту же игру, сознавая, что никогда не выиграешь, и все же нося под сердцем веру в чудо.