Грохот удара и разрушающейся кабины я еще слышал, ощутил обжигающую боль на лице и в паху, где проходили лямки подвесной системы парашюта. С трудом я выбрался из-под обломков, в перевернутой второй кабине на привязных ремнях повис потерявший сознание Иван. Аэродром у меня раскачивался под ногами, пока я не ударился лицом о землю… Очнулись мы в Боткинской больнице.
Через две недели я появился в своем аэроклубе. За это время в моем звене у инструктора Казакова курсантка поломала планер, упав в речку Яузу. Начальство обвинило меня в ослаблении методико-учебной работы в звене. Через пару дней я получил повестку явиться в райком комсомола.
– В военное училище заявление подавал? – спросил секретарь Дзержинского райкома комсомола Земсков.
– Подавал еще в начале года, – ответил я.
– Покажи комсомольский билет. Я выложил книжицу.
– Исключаем тебя из комсомола за сокрытие социального происхождения! Можешь идти!…
Я вышел из кабинета в растерянности. Идя по Петровке, долго не мог сообразить, что произошло. Наконец всплыли в памяти Детские годы, отец… Возник вопрос: как узнали? Я и сам забыл о перипетиях своего раннего детства, во всех анкетах писал: «отца не знаю», «отец с семьей никогда не жил». Фамилия у меня мамина. В моих документах нигде отец не значился. Да все прояснилось дома. Оказывается, председатель мандатной комиссии штаба ВВС решил уточнить у мамы сведения о моем отце. Мама была честным человеком и никогда не говорила неправду, в данном случае она могла солгать, могла назвать любого несуществующего человека. Этого она не сделала, сказала правду. Еще просила о состоявшемся разговоре мне не сообщать. Дома, разрыдавшись, она только и повторяла: «Борюшка! Я тебе испортила всю жизнь!»
На другой день, выйдя на работу, я расписался в ознакомлении с приказом, где в итоге значилось: «…уволить из аэроклуба за сокрытие социального происхождения и аварию планера». На руки мне была выдана соответствующая справка.
Все случившееся подавило меня, главным было моральное потрясение. К нему прибавились и материальные потери. Нужно было получать талоны на продукты на четвертый квартал, а при такой справке на работу меня никуда не принимали. Числиться иждивенцем я не мог, ни по возрасту, ни по здоровью. Я оказался бесправным иждивенцем у мамы. Ее скудного пайка советской служащей не хватало ей одной. А тут появился здоровый нахлебник. Мне в горло не лез кусок хлеба. Потянулись месяцы Бог знает какого существования. Не знаю, что удержало меня в то время от принятия рокового решения…
Как-то мне встретился однокашник по школе – Жора Алкасов. Он привел меня к себе в небольшую комнатушку в доме на Тверском бульваре, где жил у старенькой бабушки. Заглянули еще человек шесть парней нашего возраста, выставили несколько бутылок водки, разной закуски, и началось застолье. Жора поведал им о моем положении.