Вскоре я начал познавать разнообразие местной жизни. Конечно, прежде всего я обратил внимание на деревья и ворон. Деревья здесь были особенные, и — разные. Я не имею в виду породу. У деревьев, как и у людей, имелись характеры — у каждого свой. Вблизи меня росло два дерева. Они перешёптывались с ветром, посылали неведомые мне сигналы своим собратьям, но между собой не разговаривали. Более того, вокруг них чувствовалась глухая вражда, непонятная и пугающая. А под землёй в смертельную схватку вступили корни. Гордая и независимая берёза пыталась задушить соперника. Соперником был молодой тополь с претензиями на близлежащую территорию. Вороны же вносили сумятицу в спокойную, размеренную тишину кладбища. Они то громко каркали, перелетая с места на место, то, наоборот, собирались на одном — двух деревьях, заинтересовавшись неведомо чем. Похоже, сейчас они слушали Костю, с умным видом рассказывающего нам с Серёгой свой очередной бессмысленный сон. Я только отметил про себя, что уже полдень, и мы, по-видимому, спилили не первое дерево. Ребята не замечали в моём поведении ничего странного, и я, ни о чём не беспокоясь, дёрнул шнур стартёра. Бензопила взревела, и вороны захлопали крыльями, уносясь прочь. О многочисленных червях и насекомых, появляющихся летом, я тогда ещё не знал. Но то, что мне удалось увидеть, глубоко потрясло меня.
Вообще-то, нельзя сказать, что я видел. Ведь мои глаза были выжжены, а пустые глазницы черепа если бы и могли, то увидели бы лишь землю. Моё восприятие окружающей среды вышло на совершенно иной уровень, о существовании которого я ранее и не подозревал. Я не видел, не слышал, не осязал, но я чувствовал всех живых существ, находившихся поблизости. И не только чувствовал их самих, но и ощущал их эмоции. Это позволяло мне отличать, например, собаку от человека или одного человека от другого.
Что такое душа? Кто может дать ответ на этот вопрос? Ведьма сказала, что моя душа останется со мной навсегда. И, без сомнения, на Пискарёвском подобных мне не было. Но остальные мертвецы, не имевшие такой привилегии, не стали абсолютно мёртвыми от этого. Что-то сохранилось, какие-то энергетические факторы, какие-то слабые поля неизвестной мне природы, какое-то незримое даже для меня нечто. Незримое, но угадываемое. И, при всей своей неясности и неуловимости, это нечто сохраняло свою индивидуальность. Так, совершенно непостижимым образом, я узнал, каким был при жизни мой сосед, некий паренёк, погибший в один день со мной во время того же самого артобстрела. Эмоции, сопутствовавшие его гибели, кстати, я прочувствовал точно также. Раз за разом, особенно в лунные ночи, я на себе испытывал его боль и его страх перед надвигающейся смертью, из чего я сделал вывод, что он умирал медленно и в ясном сознании. Казалось, что его последняя минута невероятно растянулась и продолжается до сих пор. Кроме того, видимо, он был влюблён в какую-то стерву, которая этого не замечала, и его мучительные изнывания накладывались на предсмертные переживания непередаваемо напряжённым и тоскливым фоном, от которого мне порою просто некуда было деваться. А таких соседей было полно вокруг… Итак, я был обречён вечно слушать шёпот мёртвых…