, так, что и словами описать невозможно эту богатейшую гамму отрицательных эмоций. Чрезвычайно приятное зрелище, знаете ли — ошеломление, безнадежность, тоска, опустошенность и черт-те что еще в богатом ассортименте, харя неглупого человека, осознавшего, что грянуло все же худшее, самое худшее, чего только можно ждать от жизни…
Убрав удостоверение, Рахманин вежливо осведомился:
— Пожелания будут? Скажем, адвоката позвать, по яйцам не пинать, не говорить будущим сокамерникам, что этот черномазый в хатку закрыт за попытку изнасилования малолетней… — он шагнул вперед, пятерней крепко сжал физиономию Гурама и сказал с яростным напором: — Поплохело, тварь? А чтоб тебе поплохело окончательно, я тебе поведаю, что Абу-Нидаля не грохнули в перестрелке у деревни, а взяли живехоньким, и нежную свиданку вам с ним устроить — как два пальца… — почувствовав под рукой шевеление лицевых мускулов, ослабил хватку. — Ну, что ты там хрюкнуть намерен? Излагай…
— Я… требую… грузинского консула…
— А парагвайского тебе не надо? — издевательски спросил полковник. — Что ж ты дурочку гонишь, а еще профессионал… Стыдно. Ну какой тебе может быть консул, если паспорт у тебя российский? За взяточку деланный, но натуральный, не фальшак. Какой тут, нахрен, может быть консул, ну что ты лепишь? Тебе напомнить, что российскому подданному полагается за терроризм, особенно в твоем случае… или сам знаешь? — он прицелился в Гурама кулаком, выставил указательный палец, отогнул большой и, не в силах справиться с улыбкой, произнес весело: — Как там было в старых фильмах? Вы проиграли, полковник Кребс! Пух! — и убрал улыбку с лица. — Ну, вышки теперь, конечно, не водится согласно гуманизму, однако пожизненка тоже штука неприятная, точно тебе говорю, паскуда… А впрочем, тебе еще до суда дожить надо, что опять-таки проблематично, ежели в теории… Так что решай в темпе, сука: или ты будешь петь, как птичка соловей на веточке, или жизнь твоя будет кошмаром почище любого ужастика. Ты мне и не особо нужен, откровенно говоря, у нас в лукошке уже мухоморов хватает — разговорчивых, готовых наизнанку вывернуться, чтоб только главарями не их признали… Усек?
Первое дело, в котором пришлось участвовать Мамацеву и которое составило ему репутацию лихого артиллерийского офицера, произошло 11 июля, когда войска проходили дремучий гойтинский лес… и здесь-то, на берегах Валерика, грянул бой, составляющий своего рода кровавую эпопею нашей кавказской войны. Кто не знает прекрасного произведения Лермонтова, озаглавленного им «Валерик» и навеянного именно этим красивым побоищем.