— Что ты мне толкуешь! Пустяки, брат! Трутнева сотояние я знаю… Давно ли он ездил на колымажке, в нанковом сюртучке и выпрашивал по пудикам, чтоб кормить семью. И отец-то его было больше ничего, как однодворец: сам пахал…
— Я это знаю не хуже тебя, да дело, в том, что Трутнева состояние теперь не вогнешь и во сто тысяч!
— Как же это могло случиться?
— Выходит, могло, коли случилось! А дело склеилось само по себе, без нашего ведома. Как вышел в отставку мой чудо-юда (тогда он был все не то, что стал теперь), Трутнев, вот в том самом сюртуке, что и тебе памятен, и шасть к нему на двор… дескать: «Отставной корнет уланский! По бедности, жену имею, трое детей… осмеливаюсь просить, что милость будет…» И так далее. «Как! — крикнул гусар, всплеснув руками. — Улан! кавалерия! (Наш брат, пехота, у них нипочем!) Прошу садиться!» А тот, не будь дурак, вместо стула за гитару, да как хватит камаринскую — и пошел вприсядку… Через час после того новые знакомые и братья по оружию обнялись, поцеловались, собрали баб и к вечеру стали друзья неразрывные… Наутро Трутнев, смекнувши, в чем дело держал к другу такую речь: «Есть, дескать, у тебя, друг, по соседству со мной мельница; отдаешь ты ее мужику за три тысячи в год; так не лучше ли будет иметь дело с другом и благородным человеком, чем с какой-нибудь бородастой шельмой, у которой, дескать, никаких благородных чувств в наличности не имеется… а я стану по третям вносить тебе ту же сумму». Как не пособить благородному человеку? Ударили по рукам, бороду долой — и друг стал арендатором. Пришел срок. Трутнев привозит за первую треть денежки, аккуратно, все до копеечки… Ну, тут, как водится, опять пляска, а там раскрыли стол. Арендатор метнул направо, налево и тысяча пошла назад в нанковый карман, да мимоходом зацепила и за другую треть помола; за остальною поехал к съемщику сам хозяин и вместо тысячи получил три, а векселек выдал. С тех пор повадился мой владелец навещать друга арендатора, да в пять лет дописался до такой премудрости, что и на всю мельницу подмахнул закладную в сорок тысяч! А ведь вы знаете сами, — прибавил Стерлядкин, — что при ней одного лугу полтораста десятин да лес непочатой. Заикнись он мне хоть словом, — сейчас внесу на купчую пятьдесят тысяч — и буду в барышах!
Все слушали Стерлядкина, как говорится, разиня рот.
— А теперь слух носится, — прибавил рассказчик, — что сверх закладной он набрал векселей еще тысяч на тридцать.
— Непонятно, однако же, — сказал Атукаев, — как можно брать векселя, устраивать подобные сделки без гроша, задаром…