«Не хочу этого видеть».
Но до того, как он смог отвернуться, желтый, цепкий клюв чайки схватил мясо и поглотил его. У Джека засосало под ложечкой. Мысленно он услышал, как рвется живая плоть, подобно вскрику от боли.
Он вновь попытался отвернуться от вздымаемых порывами ветра волн — и не смог. Чайка подавилась и выплюнула остатки грязно-розового мяса, затем вновь заглотнула его, и через секунду под пристальным взглядом ее черных глаз Джек постиг ужасную правду: умирают отцы, умирают матери, умирают дяди, даже если они окончили Йельский университет и в своих трехсотдолларовых костюмах выглядели такими же непоколебимыми, как стены банка. Возможно, дети тоже умирают… и в этом, наверное, ужасная правда жизни.
— Эй, — произнес Джек, не замечая, что произносит вслух свои мысли. — Эй, дайте мне передохнуть!..
Чайка застыла на мгновение, буравя его глазами, но тут же возобновила свои ужасные игры с останками моллюска. «Что-нибудь хочешь, Джек? Судороги еще не прекратились! Боже мой, невозможно поверить, что это смерть!» Мощный желтый клюв вновь и вновь заглатывал и выплевывал кусок мяса.
Кыш-ш-ш-ш — огрызнулась птица и взмыла в серое сентябрьское небо. Мальчику вновь показалось, что она смотрит на него, как оглядывают комнату, только войдя в нее — без всякой цели. А глаза… он знал эти глаза.
Внезапно ему захотелось увидеть глаза матери — ее темно-синие глаза. Он не помнил, когда еще с таким нетерпением хотел увидеть ее — с тех пор, как был очень маленьким. Баю-бай, запело у него в голове голосом матери, и этим «что-то» был голос ветра. «Баю-бай, засыпай. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Твой папаша бросил нас, он уехал слушать джаз!» Чертов джаз! Укачивая Джека, мать курила одну сигарету за другой, не отрывая глаз от сценария — голубые страницы, он помнил это ее выражение: голубые страницы.
«Баю-бай, Джеки, все кругом спят! Я люблю тебя, Джеки. Ш-ш-ш… спи. Баюшки-баю».
На него смотрела чайка.
Внезапно Джека охватил ужас, сдавив горло железным обручем: он увидел, что чайка действительно смотрит на него. Эти черные глаза (чьи они?) рассматривали его. И он знал этот взгляд.
Кусок сырого мяса все еще торчал из клюва, но чайка тут же окончательно проглотила его.
Джек повернулся и побежал, запрокинув голову и глотая горячие соленые слезы. Тапочки увязали в песке, и его единственным желанием было убежать как можно дальше от пристального взгляда, весь день преследующего его. Двенадцатилетний одинокий Джек Сойер мчался к гостинице, забыв о Смотрителе, слезы и ветер заглушали его крик, а он все пытался кричать: нет, нет, нет!