Андрей распрямился, вытер выступившую на лбу испарину. Затекли ноги, и коленки позорно дрожали
— Возможно, мы его вытащим. У него появился пульс, — сообщил он, и кто-то несколько раз хлопнул в ладоши.
Подошел Погосян, протянул Андрею зажженную сигарету и шепнул на ухо:
— Да ты герой! С тебя ящик пива. Потом наклонился и проворно обшарил у мужчины карманы. Ни денег, ни документов. Только мятая пачка «Примы», коробок спичек и проездной на автобус. И очки с обмотанной изолентой оправой и астигматическими линзами.
— Кто же ты, мужичок? — произнес Погосян в пустоту и обратился к Андрею. — Я связался с отделом, предупредил, что задержимся. Слышал бы ты, как они матерятся. Прямо в эфир.
Андрей снова присел на корточки и пощупал пульс. Потом наклонился и послушал дыхание. Мужчина дышал.
Чуть слышно, но стабильно он дышал еще двадцать минут, пока не подъехала «скорая». Он дышал, пока его перекладывали на носилки» пока измеряли давление. Юная девушка-реаниматолог установила капельницу и, подумав, не стоит ли подключить вентиляцию легких, решила, что до приезда в больницу больной справится сам. Она связалась по рации с диспетчером, сказала водителю:
— Давай в Семашко, Володя. — И медицинский «транзит», мигнув проблесковыми маячками, отъехал с обочины…
— Маленькое дорожное приключение. — Андрей устроился за рулем и провернул ключ зажигания.
— Это уж точно, — согласился с ним Погосян.
И в этот момент стеной встал перед ними тропический ливень. Неожиданно, в тот момент, когда все уже были уверены, что его пронесет стороной.
— Хорошо, что не раньше. — Андрей включил передачу. «Дворники» не справлялись с потоком воды. — Проклятье! Не видно ни зги! Давай, трави про своих проституток.
— А! — оживился Погосян. — Ну, короче, залезли они в эту ванну. Вчетвером, в сисю пьяные. Что тут началось! Бедные шлюхи прокляли все…
* * *
…Я проклял все! Пока отделался от мерзкой старухи. Но угнаться за мной она не смогла — возможно, ей в этом мешала коса — и наконец отвязалась.
Потом был какой-то сплошной сумбур. Блуждания по запутанным лабиринтам, кромешная темнота, чьи-то громкие вопли и мягкие руки, нежно ласкавшие мое тело. Хотя я знал точно, что этого быть не должно. Тела у меня уже нет — его растоптали стальные траки карьерного экскаватора. И меня не должно уже быть, но я все-таки есть. Я существую, я мыслю. Даже перемещаюсь в каком-то сюрреальном пространстве.
Я сразу же полностью утратил контроль над временем. Минуты здесь могли казаться часами, а годы — секундами. Но меня это волновало в самой ничтожной мере. Я мечтал об одном — скорей бы закончился этот переходный период, и я ощутил бы наконец что-то конкретное. Пусть ужасное, но реальное и осязаемое. Но улетали минуты, — а может, часы или годы, — а этим осязаемым и не пахло. Даже Голос оказался не голосом, а чем-то абстрактным…