Она кивнула и, не оправившись от смущения, повернулась, чтобы идти.
– И, знаешь что, Франческа?
Она оглянулась.
– Ты сегодня здорово поработала. Спасибо, – без улыбки сказал Дейв и снова вернулся к своему занятию. Она тихонько взяла свои вещички и вышла из студии.
На улице она дала наконец волю своим чувствам. Хотя новые сапоги немилосердно жали, она вприпрыжку побежала к автобусной остановке, и на губах ее сияла блаженная улыбка.
Когда в восьмом часу она возвратилась домой, Джон готовил на кухне ужин.
– Привет! – Она принесла с собой дыхание свежего ветра и с разбегу чмокнула Джона в щеку.
– Привет, – отозвался он, глядя, как она сняла с себя пиджак и, аккуратно расправив, повесила на распялку.
– Ну, не томи, рассказывай, как дела.
Франческа уже успела позвонить ему во время перерыва, и он знал, что ей дали работу, а по радостному возбуждению понял, что первый рабочий день прошел хорошо.
– Давай все по порядку. Мне все интересно.
Она засмеялась и подсела к нему за стол.
– У тебя обновки! – Джон коснулся рукава свитера, который она подыскала в студии. – Мало того, что тебя взяли на работу, так еще и приодели!
– О, да! Джон, ты просто не поверишь! Я чуть со стула не упала, когда он мне сразу заявил, что берет к себе на работу. Прямо так и сказал: «Если вы не возражаете, можете приступать хоть сейчас!» Я даже не поверила! Ни одного вопроса не задал! И, говорит, если вы у нас останетесь, подите подберите себе что-нибудь из одежды, я вот эти вещи присмотрела, а тогда, говорит, ну еще и сапоги закажите, только надо Тилли назвать размер, Тилли – это одна девушка-секретарь, блондинка, она носит массу цепей, браслетов и всякое такое, так вот, Тилли позвонила в магазин, и они тут же прислали пару сапог, точно мне по ноге! – Она выпалила все это одним махом и сделала паузу, чтобы перевести дух и заодно потереть кончики пальцев, которым было тесно в новых сапогах. – Беда только, – добавила она, даже не замечая, что сама себе противоречит, – что в них ужасно неудобно.
После ужина, когда рассказывать было больше нечего, Джон развел огонь в камине, посадил перед ним Франческу и принес таз с горячей водой, куда бросил горчицы. А сам остался в кухне мыть посуду. Он любил эти минуты покоя после дня, полного забот и хлопот, минуты, когда можно было не торопясь подумать о своем.
Стоя возле раковины, он вдруг почувствовал глухую тоску, будто расстался с чем-то очень дорогим. В одну минуту он ощутил себя стариком. Он решил, что это связано с неудачами в поисках работы. Но в глубине души Джон понимал, что его угнетенное состояние вызвано другой причиной. Он вновь почувствовал знакомый вкус одиночества, и впервые после отъезда из Моткома усомнился в правильности своего решения.