"Крявявый и прявый..." — дребезжало за стеной.
— Врешь, — поправил бас.
— И что же, талантливый человек? — спросил жандарм.
— Амбициозен, даже излишне. Ни одной революционной песни не знает, а туда же лезет, в провокаторы. Ныл... ну и ныл... Вот, спасибо, городовой бляха № 4711... Он у нас это все, как по нотам... Слова-то, положим, все городовые хорошо знают, на улице стоят, уши не заткнешь... Ну, а бляха и в слухе очень талантлива. Вот взялся учить.
— Ишь, "Варшавянку" жарят, — мечтательно прошептал жандарм. — Самолюбие — вещь недурная. Она может человека в люди вывести. Вот Наполеон — простой корсиканец был... однако достиг гм... кое-чего.
— "Оно горит и ярко рдеет..."
— "То наша кровь горит на нем", — рычит бляха № 4711.
— Как будто уже другой мотив, — насторожился жандарм. — Что же, он всем песням будет учить сразу?
— Всем, всем. Фиалкин сам его торопит. Говорит, быдто какое-то дельце обрисовывается.
— И самолюбие же у людей.
— "Семя грядущего", — заблеял шпик за стеной.
— Энергия дьявольская, — вздохнул жандарм. — Говорят, что Наполеон, когда был еще простым корсиканцем...
Внизу с лестницы раздался какой-то рев и глухие удары.
— А эт-то что? — поднимает брови жандарм.
— А это наши союзники, которые в нижнем этаже, волнуются.
— Чего им?
— Пение, значит, до них дошло. Трудно им.
— А, е-е, черт... Действительно как-то неудобно. Пожалуй, и на улице слышно, подумают — митинг у нас.
— Пес ты окаянный, — вздыхает за стеной бляха. — Что ты воешь, как собака? Разве революционер так воет? Революционер открыто поет. Звук у него ясный. Каждое слово слышно. А он себе в щеки скулит да глазами во все стороны сигает. Не сигай глазами! Остатний раз говорю. Вот плюну и уйду! Нанимай себе максималиста, коли охота есть!
— Сердится, — усмехнулся письмоводитель, — Фигнер какой.
— Самолюбие, самолюбие, — повторяет жандарм. — В провокаторы захотел. Нет, брат, и эта роза с шипами. Военно-полевой суд не рассуждает. Захватят тебя, братец ты мой, а революционер ты или чест-ный провокатор, этого разбирать не станут. Подрыгаешь ножками.
— "Нашим потом жиреют обжоры", — надрывается городовой.
— Фу, у меня даже зуб заболел. Отговорили бы его, что ли!
— Да как его отговоришь, если он сам в себе чувствует этакое, значит, влечение? Карьерист народ пошел, — вздыхает письмоводитель.
— Ну, убедить всегда можно. Скажите, что порядочный шпик так же нужен отечеству, как и провокатор. У меня вон... зуб болит.
— "Вы жертвою пали", — взревел городовой.
— "Вы жертвою пали", — жалобно заблеял шпик.
— К черту! — взвизгнул жандарм, выбегая из комнаты. — Вон отсюда, — раздался его прерывающийся и осиплый от злости голос. — Мерзавцы! В провокаторы лезут, а марсельезы спеть не умеют! Осрамят заведение. Корсиканцы! Я вам покажу корсиканцев...