Остановилась.
И сразу же с другой стороны улицы из-под темной арки появилась высокая, стройная фигура.
Кепка была надвинута на глаза, воротник кожаной куртки поднят, ворот свитера закрывал лицо до половины.
Он подошел к пролетке.
– Свои, – сказал один из пассажиров, – от Генриха.
Человек в черном подошел к водосточной трубе.
Покачал ее.
И внезапно поднялся легко и свободно.
– Специалист, – сказал человек в пролетке.
– Классный домушник, – ответил второй.
А человек в черном поднялся на второй этаж.
Поковырялся с окном, и оно распахнулось.
Он исчез в темноте дома.
– Теперь может подняться шухер. Коля, если чего – гони.
– Не дурак, – мрачно с козел ответил Коля.
– Смотри, смотри. Спускается.
Черный человек также легко спустился вниз. На шее у него висел продолговатый сверток, замотанный в материю.
Он подошел к пролетке.
Протянул сверток.
– Все. Дело сделано.
– Тебя подвезти?
– Не надо.
Человек легко побежал по темной улице.
Пролетка развернулась и поехала в другую сторону.
За окном заснула укрытая снегом Москва.
В комнате тихо.
Свет настольной лампы выхватывает на стенах фотографии, и они словно оживают.
На письменном столе на стопке бумаги дремлет кошка. Иногда она открывает глаза, словно хочет убедиться, что хозяин на месте.
Леонидов писал. Работа шла хорошо.
Страницы быстро заполнялись его мелким и ровным почерком.
Олег положил ручку. Закурил. Встал.
Подошел к окну.
Гнездниковский переулок окунулся во тьму, только фонарь над входом в МУР был похож на крошеное желтое пятно.
– Ну что, Нюша, хорошая, тихая ночь, поработаем еще немножко и будем ложиться спать.
Нюша открыла глаза и муркнула в ответ.
Леонидов потянулся хрустко и только собрался присесть, как звякнул звонок на входной двери.
– Вот это номер, Нюша, посмотрим. Ночью в нашем городе приходят не к тебе, а за тобой.
Леонидов вынул кастет из кармана пиджака, надел на руку.
А звонок бесчинствовал в прихожей.
– Иду… Иду.
Он раскрыл дверь.
На пороге, покачиваясь, стояли Сергей Есенин и Благородный отец.
Михаил Романович поклонился в пол, по-боярски.
– Прими, боярин, путников, пришедших из холода и метели.
– И обогрей, – заплетающимся языком сказал Есенин, – а главное, поднеси по чарке медового вина.
– Вот жалость какая, – Олег обнял пришедших, – нет медового, зато из Батума привезли мне водку Руходзе.
Олег поставил на стол бутылку водки с задумчивой коровой на этикетке.
– Сейчас закуску соображу.
Есенин подошел к столу, погладил Нюшу.
– Романыч, а знаешь, я люблю людей, у которых кошки живут. Это народ хороший.
Он наклонился над столом.
Взял написанную страничку.