В кабинете Манцев читал газету, выделяя что-то красным карандашом.
Заглянул секретарь.
– Василий Николаевич, пришли.
– Приглашай.
В кабинет вошли Глузман, Рослева, Мартынов.
Поздоровались, уселись у стола.
– Читали? – спросил Манцев, положив на стол газету, – я ее с карандашом прочитал. На грязные выпады в наш адрес Штальберга ответили многие, но Леонидов лучше всех. Он не варьировал цифрами, избежал лозунгов, он показал нашу жизнь такой, как она есть, с прекрасной перспективой на будущее.
– Я прочел статью, и, надо сказать, изменил свое отношение к Леонидову, – Глузман задумчиво постучал пальцами по столу.
– Быстро же Вы, товарищ Глузман, меняете свое мнение, не по-большевистски это, – резко сказала Рослева, – офицерик скинул кителек с погонами, надел пиджачок и стал пописывать красиво. А почему красиво?
Рослева обвела всех глазами.
– А потому, – продолжала она, – чтобы скрыть свою мерзкую сущность.
– До чего же ты, товарищ Рослева, офицеров не любишь, – сказал Мартынов.
– А ты, товарищ Мартынов, их обожаешь?
– Офицер офицеру рознь. Во время войны у нас на фабрике такую частушку пели:
Раньше был извозчик я,
Звали все Володею,
А теперь я прапорщик –
Ваше Благородие.
Приятным баритоном пропел Мартынов.
Все, кроме суровой дамы, захохотали.
– Товарищи, это не серьезно.
Рослева вскочила:
– Товарищ Манцев, мы собрались обсуждать мой рапорт, а не песенки слушать.
– Давайте обсуждать, – Манцев достал из стола бумагу, исписанную мелким летящим почерком.
– Так вот, товарищ Рослева требует закрыть кафе «Домино». Так?
– Требую очистить этот притон. У нас есть отличные писатели большевики. Отдать это помещение под клуб пролетарских писателей.
– Значит, все интересующие нас люди разбредутся по разным местам, и нам придется осуществлять оперативный контроль вдвое, если не втрое, большими силами.
– Ради уничтожения врагов революции можно пойти на все, – резко ответила Рослева.
– А они не враги, – Мартынов постучал мундштуком папиросы по столу, – они еще во многом заблуждаются, но…
– Тоже мне, нашли заблудших овец… особенно, этого деревенского стихотворца, который читал свои вирши перед царской семьей. И, по донесению секретного сотрудника Повара, плакал, когда их всех ликвидировали.