– Что будем делать, заказчик? – спросил меня Заяц, подняв голову. – Можно сесть и разбить лагерь, попытаться переждать туман. Но здесь побережье, и можно запросто просидеть до китайской пасхи. Можно высадить вас вместе с грузом, вы разобьёте лагерь и будете ждать меня из Орхояна. А можно попробовать сунуться в Хребет и поглядеть – может, туман стоит только с этой стороны, зацепившись за сопки, а внутри его и нет вовсе.
– Ты – командир, твоё решение, – сказал Зим. – А что ты скажешь, гензак[5]?
– Пусть кэп думает, – не колеблясь решил я.
– Ладно, – задумчиво сказал Заяц, – значит, так. Сейчас мы попробуем пройти километров десять по ущелью Слепагая. Каньон здесь широкий, и, я думаю, проскочим легко. Если в конце трубы так и будет туман – разворачиваемся и ищем место для посадки.
При вхождении в слой тумана я прямо физически ощутил, как упала температура за бортом. Плексиглас блистеров покрылся дрожащими капельками воды, вертолёт прижался к ложу реки и понёсся над ним на высоте, не превышающей высоту девятиэтажного дома. Рельеф проносился под нами со скоростью около двухсот километров в час, края долины при этом начали загибаться вверх, образуя уже знакомые мне склоны гор, заросшие кедровым стлаником (так, сказал Зим, назывались эти кусты ползучих сосен). Склоны сопок сдвигались всё ближе и ближе, туман становился всё гуще и гуще, вертолёт в нём басовито гудел, как пробирающийся сквозь марлю шмель, и тут нервы Зайца не выдержали и он решил развернуться назад.
Сказать, в чём была его ошибка, сегодня уже очень трудно, тем более что времени и возможностей на её анализ у нас не было. Но, скорее всего, здесь река делала поворот, и прямо на этом повороте на склоне горы стояли гребнем одна над другой несколько скал, около пятидесяти–семидесяти метров высотой.
И когда Заяц делал разворот над ложем реки, на высоте пятидесяти метров, в сплошном тумане, видимость в котором не превышала сотни метров, он задел хвостовой балкой машины за одинокую, отдельно стоящую скалу. Вертолёт развернуло в воздухе, его кабина с грохотом ударилась о камни, и гигантское насекомое со скоростью двести километров в час понеслось навстречу ощетинившемуся кустами берегу Слепагая.
Как ни странно, я далеко не сразу понял, что случилось что-то непоправимое. Вертолёт получил сильный удар, развернулся, раздался ещё удар, при котором, как потом выяснилось, погибли Зайцев и бортмеханик, Зим с размаху врезался в меня, а весь груз, помещавшийся в вертолёте, подскочил до потолка салона. Затем внутри всё оборвалось – это машина скользнула вниз, как топор, звук турбин перешёл в жуткий свист – это рассекали воздух лопасти винта, а свист слышался снаружи, через сорванную ударом дверь. Затем вертолёт с размаху ударился о землю, задние створки раскрылись, а сама машина, вращаемая гигантским ротором, принялась выписывать на земле самые замысловатые фигуры, разваливаясь при этом на части. Кусок дюраля врезался мне в щёку, я получил по голове чем-то тяжёлым, упал на пол, и в этот момент что-то огромное упало на голову Коляну. Я вскрикнул, зажимая щёку, бросился к нему, расстегнул куртку и совершенно остолбенел. Вокруг меня всё остановилось: не было ломающегося фюзеляжа вертолёта, не было гигантских лопастей, которые бились о холм и каждым ударом подбрасывали фюзеляж на метр в воздух, не было раскрытых задних дверей, через которые вылетали бочки с керосином и вещи. А был лишь огромный (так мне показалось) пистолет Коляна.