– Кирия Рифиотика спрашивает, не желает ли господин присоединиться к ее друзьям, – отбарабанил слуга по-гречески, возникнув рядом с англичанином. Подумал и повторил ту же фразу на корявой латыни, здраво рассудив, что франк может не разуметь здешнего наречия.
– Э-э… – опешил мессир Гисборн. – Ну… Сочту за честь, – наконец опомнился он.
К завершению скачек ноттингамец пребывал в горчайшем разочаровании и сожалении о том, что божий мир несовершенен, а леди Юлиания – не Изабель. Ромейка оказалась смешливой, остроумной, напрочь лишенной манеры с пренебрежением относиться к уроженцам иных краев и дружелюбной настолько, что двое ее спутников начали коситься на Гая с плохо скрываемым неудовольствием.
Про себя мессир Гисборн решил, что, ежели Изабель не отыщется, он с большим удовольствием навестит леди Рифиотику еще раз. Благо она приглашала и в подробностях обсказала, как найти в Константинополе ее дом.
* * *
Гость Константинополя, сэр Гай Гисборн понятия не имел, какое количество больших и малых храмов, а также часовен и просто мест для молитвы находится на одних только землях Палатия. Скажи ему кто-нибудь, что число таковых переваливает за сотню, а во всем городе приближается к тысяче – англичанин ничуть бы не удивился. Он уже понял, что Европе покуда не по силам угнаться за показной набожностью Империи.
Не ведал Гай и о том, что в тот день, когда он наравне с верными подданными Империи бродил, глазея и восхищаясь, по бесконечным дворцам, в одной из церквей Палатия произошла встреча, способная стать для Византии фатальной, сиречь роковой и судьбоносной.
…Храм святого Николая, Мир Ликийских чудотворца (д'Ибелен так и не научился выговаривать звучное греческое название, именуя святого несколько на варварский лад Николаусом) отличался от прочих городских соборов некоторыми особенностями. Во-первых, в нем хранилась чудотворная икона, написанная два, не то три столетия назад. Во-вторых, в Палатии он выполнял для многочисленных придворных роль не только Божьего дома, но и места встреч. В-третьих, по определенным дням за довольно круглую сумму там мог помолиться зажиточный горожанин… или не в меру любознательный иноземец.
Барону Амори храм пришелся не по душе – полутемный, сияющий тусклой позолотой иконных окладов, освещенной сотнями слабо мерцающих лампадок, изобильно, почти как у язычников, украшенный статуями, и от пола до потолка расписанный изображениями святых. Большеглазые лики смотрели отовсюду, и взгляд их был весьма далек от одобрения и христианского смирения. Пришедших помолиться было немного, они терялись во чреве собора. Порой вдоль стен тенями проскальзывали монахи – в черных одеяниях, с остроконечными капюшонами-куколями, скрывающими лица.