– Ребята. Эдуард. Маришка. Просыпайтесь. – Это кричал Хубилай. – Бальзамова увели люди в масках, шайтан их задери.
– Щас спою, – промычал Эдик и, усевшись на кровати в чем мать родила, взял гитару. – З-заходи, в-великий друг степей, монгол.
Как только Хубилай просунул голову в дверь, Телятьев запел, не в такт, дико молотя по струнам:
– Таганка, все ночи полные огня…
Хубилай покачал головой. – Ты, как всегда, фальшивишь. Эх, а еще друг называется. Песни поешь, ну пой, пой. – И со всего маху хлопнул дверью.
– Никита. Гречихин. – Потомок Чингисхана стучал уже в другую дверь.
– Что случилось? – послышался ответ.
– Там Телятьев, пьяный, голый и некрасивый. Я ему про Бальзамова, а он мне: «щас спою».
– Заваливай, Хубилай, потолкуем.
Никита Гречихин, написавший большой исторический роман о Симеоне Гордом, стоял в центре своей комнаты и сосредоточенно потирал начинающую лысеть голову. О событиях прошедшей ночи он слышал, но свидетелем драмы не являлся.
– Что будем делать, Никита?
– Нужно как-то выручать. Узнать бы, куда его отвезли или, на худой конец, за что.
– Люди в черных масках, во-от такие большие, как медведи, когда встают на задние лапы. Тут левое крыло явно руку приложило, шайтан их задери.
– Левое крыло, говоришь.
– Ой, мальчики, помогите, – в комнату влетела, закутанная в простыню Маришка, – мой спонсор приехал. Видела из окна, как в подъезд вошел. Он мне компьютер новый решил подарить, а у меня в комнате Телятьев. Его срочно нужно куда-то деть. Он, придурок, всю свою одежду ночью в форточку выкинул, говорит, мол, надоел ему красный костюм. А секунду назад выпил стакан водки и повалился без чувств.
Гречихин и Хубилай, переглянувшись, опрометью бросились в другой конец коридора.
– Если застанет – убьет его и меня, не раздумывая, – всхлипнула им вдогонку Маришка.
Первым в комнату вбежал Хубилай и, бросив взгляд на ковер, крикнул спешащему следом Гречихину.
– На Древней Степи была такая казнь – закатывание в войлок. Давай его в ковер.
Они столкнули с кровати крепко спавшего Телятьева и завернули в ковер. Затем, связав в двух местах ремнем и поясом банного Маришкиного халата, поставили необъятный рулон в угол комнаты.
– Стой тихо, Эдик, и не шевелись, иначе – труба, – чуть слышно сказал Гречихин.
Все трое сели за стол, изображая идиллию утреннего дружеского чаепития. Через несколько секунд, сквозь щель между дверью и косяком в комнату тонкой, деликатной струйкой проник запах дорогого парфюма. Раздался извиняющийся стук в дверь.
– Да-да, – крикнула Маришка и порхнула навстречу рослому, загорелому блондину с огромным букетом алых роз.