— Револьвер чист, как само Рождество, — прибавил Штубер. — Достал его у черномазого сержанта, который нес охрану в Клубе американских офицеров во Дворце искусств. Он поклялся жизнью своей черной мамаши, что револьвер и глушитель последний раз пускал в ход рейнджер из американской армии, чтобы убить эсэсовского генерала.
— Значит, револьвер этот счастливый, — заметил я.
— Ты, Гюнтер, — покосился на меня Штубер, — такой странный!
— Тебе кажется.
Мы поехали по Хохбрухен, не теряя из виду «Хофбраухаус», где — необычно для этого времени дня — жизнь била ключом. Какой-то пьяный в кожаных штанах, шатаясь, ковылял по тротуару и едва не наткнулся на тележку, с которой торговали крендельками. В воздухе был разлит запах пива, куда более густой, чем обычно, даже для Мюнхена. Ватага американских солдат вразвалку шагала по улице, по-хозяйски, самодовольно, напитывая воздух запахом сладкого виргинского табака. Военная форма на парнях чуть не лопалась, а их пьяный хохот раскатывался автоматными очередями. Где-то вдалеке духовой оркестр грянул «Марш старых товарищей», и один из солдат принялся отбивать чечетку. Мотив марша отлично подходил для выполнения моего плана.
— Чего это тут за суматоха? — проворчал я.
— Первый день Октоберфеста, — пояснил Штубер. — Праздник пива. Америкашек везде полно. Такси сейчас нарасхват, а я тут тебя раскатываю.
— За это с тобой расплатились. И весьма щедро.
— Да ладно, я не жалуюсь. Просто не так сказал. Буду их возить, когда освобожусь, вот что хотел сказать.
— А ты сначала думай, сынок, а потом уж со мной делись. — Мы доехали до церкви. — Сверни налево и притормози у боковой двери. А потом помоги мне выбраться из твоей ореховой скорлупки. Чувствую себя горошиной в уличной игре «Три карты».
— Ты, путаешь, Гюнтер, это игра в наперстки, для простаков, — поправил он. — Горошину накрывают одним из трех наперстков, а потом…
— Заткнись и открой дверцу, погонщик «жука».
Штубер остановил такси, выпрыгнул, обежал машину и распахнул дверцу. Меня утомило даже наблюдать за ним.
— Спасибо, — буркнул я и, как оголодавшая собака, втянул ноздрями воздух.
На рыночной площади жарили миндаль и разогревали крендельки. Еще один духовой оркестр заиграл польку. Танцевать меня что-то не тянуло, а хотелось мне под эту музыку одного — усесться в комфортное кресло и отдыхать. На праздничном лугу, в Терезиенвизе, веселье наверняка в полном разгаре. Пышногрудые девушки в широких сборчатых юбках демонстрируют, разнося по четыре пивные кружки в каждой руке, свою хорошую физическую подготовку. Идут парадом пивовары с надутыми от гордости, лоснящимися лицами. Ребятишки поедают имбирные пряничные сердечки. Толстые животы наполняются пивом: одни пьют, стараясь забыть о войне, а другие — пускаясь в сентиментальные воспоминания о ней.