— Ничего, если я зайду на минутку?
— У меня завтра съемка в восемь утра, — ответил я раздраженно.
— Извини. Я никак не могу уснуть.
Мартышка, казалось, был пьян и выглядел, прямо скажем, паршиво. Я предложил ему кресло. Это помещение было на удивление маленьким для одноместного номера в западном отеле, вдвоем здесь было не продохнуть.
— Немного пудры? — предложил Мартышка, сунув мне под нос маленький пакетик с белым порошком.
Я замотал головой.
— Ты против? — спросил он.
Я смотрел на него в упор, не отвечая, и лишь хотел, чтобы он побыстрее убрался из моего номера.
— А по тебе не скажешь!
Мартышка лукаво улыбнулся, и эта кривая улыбка не сходила с его лица, пока он осторожно высыпал кокаин металлической палочкой, похожей на фитиль для чистки ушей. Затем он залпом втянул носом бороздку. Мы сидели друг против друга — я на краешке кровати. Мартышка в кресле, при этом наши колени почти соприкасались — такой узкой была комната. Я хотел поразмышлять над разговором, который состоялся у нас с бомжом, и присутствие Мартышки меня раздражало. На таком близком расстоянии дикие звери уже оскалились бы.
— Что, ходил прогуляться? — спросил Мартышка, подняв голову и продолжая шмыгать носом.
Я ничего не ответил, разве только взглядом, который ясно говорил: «Не понимаю, каким боком тебя это касается». Когда Мартышка заметил этот взгляд, на его лице появилось какое-то двусмысленное выражение, нечто вроде грустной улыбки, плохо скрывавшей его смущение. Стыд и бессилие… Ему явно было не по себе в присутствии того, кто тянет из него всю энергию.
— Ты вот… — с трудом проговорил Мартышка, — за словом в карман не полезешь, сразу чувствуется, что твои слова лезут не из головы, а из кишок, со всей желчью, какая там накопилась. Ты не из завистливых, так ведь?
— Не знаю, — ответил я. — Слушай, извини, но я хочу спать. У нас завтра уйма работы, и тебе лучше вернуться к себе.
— Извини, конечно, мне не следовало досаждать тебе, — вежливо сказал он, уставившись в пол.
Я не обладаю никакими сверхъестественными способностями, но в тот момент мне показалось, что над ним нависло что-то неопределенное и давящее, какое-то трагическое бессилие. Я даже поймал себя на том, что испытываю к нему своего рода симпатию. Я находился в Нью-Йорке, только что говорил с одним странным бомжом, и теперь вот составляю компанию идолу подростков, страдающему бессонницей. Ничего этого я раньше не знал, общаясь лишь с компьютером и телексом, и я наконец смирился. Мартышка взглянул на меня и улыбнулся, должно быть, почувствовав, что мое раздражение поутихло.