Прямой, с едва заметной горбинкой, нос, горделивая посадка головы, тонкие, длинные пальцы, манера держаться с чувством собственного достоинства, никоим образом не унижавшим собеседника, — все это выдавало в нем аристократа, получившего хорошее воспитание. Я сразу понял, что человек этот благороден по сути своей, он не способен искать личную выгоду, «выкручиваться» (ненавижу это мерзкое слово, выражающее столь же мерзкое поведение). Такие, как он, до конца отстаивают то, что считают справедливым, но никогда не унизятся до того, чтобы добиваться успеха беспринципно, любой ценой, любыми средствами. Как он только уцелел в наше время, этот старик, как прошел сквозь страшные бури нашего жестокого века, которые ломали тех, кто не гнулся?!
Еще ни одного слова не было сказано между нами, а я уже проникся уважением к Николаю Алексеевичу, хотя мысленно повторял себе, что нельзя поддаваться первому ощущению. Пожал костлявую, невесомую и чуть вздрагивающую руку:
— Рад вас видеть.
— Спасибо. И коль скоро инициатива принадлежит мне, позвольте сразу, без разведки боем, перейти в наступление, — с улыбкой ответил он.
— Разведка, конечно, уже проведена? И агентурная, и войсковая?
— Безусловно, — кивнул Николай Алексеевич. — Подготовка была тщательная… Суть в том, — понизил он голос, — что мне пришлось долгие годы, очень долгие годы работать с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. И не просто работать. Мы были друзьями, я пользовался его полным доверием. Время от времени делал заметки. Чаще всего очень короткие, о чем теперь сожалею. Кое-что удалось вспомнить и записать в последние годы. Сохранились некоторые документы, способные пролить свет… — было заметно, что старик волнуется, ему не хватало воздуха. — Хотел взяться сам… Поздно… Силы не те… И талант нужен…
Он умолк, стараясь справиться с дыханием. Молчал и я, вникая в услышанное. Что это? Писательская удача, которая выпадает далеко не каждому? Великое ли счастье для меня или, наоборот, то испытание, которое собьет с избранного творческого пути, уведет в неизведанные, непролазные дебри?.. Но я всегда руководствуюсь правилом: лучше пожалеть о сделанном, чем о несделанном.
— Извините, мне трудно, — продолжал между тем Николай Алексеевич. Слишком долго я носил все это в себе. Но пришел срок. И вы, Владимир Дмитриевич, тот человек, которому я полностью доверяю. Полностью верю в вашу порядочность. Мне говорили, что вы из тех, на кого можно положиться.
— Этим я обязан генералу Белову?
— Не одному лишь ему. Знаю, как вы работали с Семеном Михайловичем. Он говорил… Но суть не только в этом. Я считаю, что ваш роман "Неизвестные солдаты" — самая правдивая книга о минувшей войне. По охвату событий, по достоверности ей нет равных. (Прошу читателей простить, это не мои слова, и я обязан их привести здесь, чтобы ясно стало, почему выбор Николая Алексеевича пал на меня. — В. У.) Особенно справедлива и важна та идея, тот взгляд на события, который пронизывает книгу. Роль народа. Считаю эту идею единственно правильной. Сие и предопределило обращение к вам… Есть, правда, еще одна причина, — преодолев небольшую паузу, продолжал собеседник, — но это уже личное, я об этом скажу потом, если будем работать…