– А вот это вопрос интересный, – задумался Элан. – Пирс, тебе лучше узнать точный ответ нынче же ночью. Нам необходим этот ключ. Без него мне придется выбираться из замка через главные ворота. И если даже стражники не заметят, как я выйду, то, будьте уверены, на мое отсутствие скоро обратят внимание и учинят тебе и Самире настоящий допрос, и весьма болезненный. Если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Прекрасно понимаю. – Пирс поглядел на свою красавицу дочь и представил себе, как Бэрд ее допрашивает. – Я заполучу у Роэз этот ключ сегодня же.
За исключением двух лужиц света вокруг серебряных канделябров, которые Роэз поставила на каждом конце верхнего стола, в большом зале царил гнетущий сумрак. Его прорезали редкие цветные пятна: чернокудрая красота Самиры, оттененная яркой синевой ее платья, глубокого винного цвета наряд Роэз, зеленая туника молодого Вильяма Криспина. Они были самыми яркими фигурами за верхним столом, потому что Элан и Пирс оделись в простые темные туники, подходившие к их скромному званию телохранителей Самиры, а Бэрд не потрудился сменить свою испачканную и пыльную хламиду. Слуги и солдаты одеты были в повседневное платье. В отличие от верхнего стола зал почти не освещался: лишь редкие дымные факелы торчали в кольцах вдоль стен.
Элан, проживший столько лет в солнечном и теплом Средиземноморье, привык к итальянским домам, открытым воздуху и свету, так что теперь с трудом приспосабливался к пронизывающей сырости сумрачного английского замка. А этот замок хранил еще терзающие сердце воспоминания. Оглядывая зал, Элан мысленно видел его таким, каким он был во время последней его трапезы за столом Рэдалфа, когда Джоанна принадлежала Криспину, и его сердце разрывалось от нестерпимой боли. Все же Элан не мог полностью погрузиться в то навсегда ушедшее время любви и надежд. Он слишком изменился, слишком многое пережил, чтобы желать возвращения своей пылкой юности. Да и не смог бы отрешиться от нерадостного унылого настоящего, сулящего ему холодное одиночество.
– Этот роскошный пир устроен не по распоряжению Рэдалфа. Я не вижу необходимости для подобной ерунды вроде серебряных подсвечников или вот этого глупого обряда, – проворчал Бэрд, отсылая прочь слугу, поднесшего ему серебряные тазик и кувшин, чтобы вымыть руки. – У меня нет желания благоухать, как цветок. Я – воин, а не баба.
– Это всего лишь знак гостеприимства, – ответил Вильям Криспин, – когда хозяин заботится о своих гостях со всей присущей ему учтивостью. Тебе, Бэрд, следовало бы сменить не подобающую торжеству одежду.