Она воскурила палочку ладана, потом сигарету и выдохнула вместе с горьким дымом:
— Если ты хочешь мужчину, настоящего мужчину, если хочешь детей, прекрасных, как куполы Сиди Абделькадера, если хочешь смеяться всю ночь, а поутру чистить кожу жасминовой эссенцией, не думая ни о завтрашнем дне, ни о том, будешь ли ты когда-нибудь богата, получишь ли золотые украшения и бриллиантовые россыпи, просто возьми своего докера. Сейчас же. Пока ты невинна, пока у тебя нет желаний. Знаешь, он любит тебя, как умеют любить только девственники.
Долгие минуты она шагала по комнате или, скорее, по вытянутому в длину алькову и наконец продолжила:
— Но если ты хочешь другого… лучшего или худшего… Если ты хочешь вулканов и солнц, если земля не стоит ни гроша в твоих глазах, если ты чувствуешь, что способна перескочить ее одним прыжком, если ты можешь взять в рот пылающий уголь и не застонать, шагать по воде и не утонуть, если хочешь тысячу жизней, а не одну, если хочешь царствовать над мирами и не довольствоваться ни одним из них, то Садек — не твой путь!
— Почему ты говоришь со мной так? Ты же знаешь, я ничего не хочу. Только забыть все и спать.
— Ты будешь спать и при этом мучить себя вопросами. В твоем возрасте огорчение забывается быстрее, чем слеза скатывается по щеке, а радости вечны, как твоя душа. Я только прошу тебя поразмыслить и сказать завтра, хочешь ты этого докера в мужья или нет.
Я спала крепко-крепко, никого не видя во сне, не нуждаясь ни в ком. Я не сказала ни слова, больше заботясь о судьбе герани, чем о своей собственной судьбе, следя за тем, чтобы Адам, полосатый, совершенно дикий кот, в два часа пополуночи перекусил мясными фрикадельками, восстанавливая силы после похождений на крышах соседских домов.
Потом тетушка Сельма позволила Садеку приходить, когда он хочет и может, садиться на скамью оливкового дерева посреди двора, говорить и плакать. Плакать и говорить. Он поведал мне, что Танжер жесток, что он проводил меня сюда, к почтенной женщине, о которой слышал раньше, что она свободна и безумна, и так прекрасна, что и демона обратит в ислам. Но он хочет меня — только потому, что я никогда не говорила с ним, и потому, что мои глаза не дают ему спать. Работать не дают. Не дают сидеть за анисовкой с друзьями, как это принято. Что он бродит по причалам танжерского порта ночью, когда туман поднимается, а корабли гудят от горя, с животом, полным газов, и разрывающимся сердцем, вопя и богохульствуя во всю глотку. «Если ты откажешь мне, — говорил он, — я так и останусь ржаветь на причале, и ни одна лалла не встретит меня радостным возгласом, и я не смогу произвести на свет ребенка. Прошу тебя, Бадра, не оставляй мою мать без сына».