Он сдержал свое слово. Менее чем через год он добился для меня места секретарши в одном из агентств государственной авиакомпании. Моя зарплата была смехотворно низкой, но я с невероятной гордостью приносила ее домой.
Тетя Сельма не позволила мне отдавать в конце месяца все деньги:
— Это твои деньги, и ты должна свободно ими распоряжаться. Ты хочешь делать свой вклад в расходы? Хорошо, но научись управлять своими финансами и экономить, чтобы никогда не терпеть нужды.
Дрисс также открыл мне сберегательный счет на почте. Позднее у меня появился банковский счет, но и сегодня я сохраняю свою почтовую книжку, словно идущий сквозь годы свет давно исчезнувшей планеты.
Я любила Дрисса и научилась говорить ему об этом простодушно, насладившись его телом. Он улыбался чуть грустно и отечески нежно трепал меня по щеке:
— Девочка, что значит любить? Нашим эпидермисам нравится тереться друг о друга. Завтра ты встретишь другого мужчину, тебе захочется погладить его по затылку, сжать его между ногами. Я уйду в прошлое.
Я кричала с ужасом:
— Никогда!
— Не говори глупостей! Да и я могу встретить женщину, даже женщин, мне может захотеться их лизать.
— Не люблю, когда ты говоришь непристойности. Такие его речи напоминали мне моих мегер-золовок и, не знаю почему, печальную участь имчукских хаджалат.
Мои преступные возлюбленные
Благодаря Сайду я узнала, что своими прелестями можно торговать, как это делают хаджалат — деревенские отщепенки, которых тетя Таос обвиняла в том, что они «выставили себя на продажу». Заинтригованная, я подумала: «Так значит, они делают так же, как я, а я поступаю, как они. Но зачем поднимать столько шума из-за подобных пустяков?»
Женщины, имена которых произносили шепотом, предваряя его возмущенными «Аудху-биллах![43]», жили без мужчины и поэтому считались бесстыдницами. Их было трое — мать и две дочери, но грехи их, шептали жители деревни, тяжелы, как грехи всего человечества. Они жили в одиночестве с тех пор, как исчез их отец, ушедший в паломничество. Некоторые говорили, что он умер в Священной земле, другие шептали, что он поселился в Касабланке и его женщины «работают на него».
Как женщины могли-«работать», если никогда не выходили из дома? Ну вот, теперь я это узнала.
Я с лихорадочной жадностью подбирала всякий слух, что ходил о них. Под любым предлогом я бродила вокруг дома с красной черепичной крышей. Дом им подарил бывший фермер; его окна выходили прямо на реку. Женщины огородили дом невысокой белой стеной, по которой карабкались дикие вьющиеся растения, скрывавшие фасад; их перепутанные стебли служили ширмой.