– А у кого больше прав? Кто еще знает о вашем ребенке? У нас общее горе, Клодия, тайная скорбь. Вы ее забыли не больше моего. Просто упрятали поглубже, чтобы посторонние не увидели, не причинили вам боль небрежным состраданием или же любопытством. Но мы с вами знаем, что делим горе пополам. И когда-нибудь нам придется об этом поговорить, разрешить конфликт…
– Нет… – Охваченная паникой, она пыталась вырваться. Высказывая свое презрение, она стремилась показать, что сострадание его притворное, что это новая ловушка, дабы лишить ее разума.
Он легко пресек ее сопротивление: прижал к своему могучему телу.
– Не надо… – мольба прозвучала приглушенно, лицо ее было прижато к его груди, разгоряченный лоб уткнулся в теплый уголок пониже горла.
– Так перестаньте бороться сама с собой. Я сказал – когда-нибудь… а не сегодня. Мы еще не установили правила.
Ей не хватило смелости осмыслить эту загадочную фразу.
– Пустите!
– Успокоитесь – пущу. Вы дрожите, а сердце ваше трепещет, как дикий зверек.
И она с ужасом осознала, что грудь ее прижимается к его твердым ребрам, что где-то чуть ниже ее уха медленно, размеренно, полно стучит его сердце. Странное, томительное напряжение охватило ее и усилило страх. Зверек. Вот какой он заставил ее ощутить себя. Затравленной и пойманной. И в безопасности, внушающей страх.
Одна рука Моргана обнимала ее за талию, другая обхватила затылок. Он сжимал ее даже сильнее, чем во время танца. И эта заурядная интимность позволяла ему, к досаде Клодии, наслаждаться ее женским обаянием. Почти три года никто ее так не обнимал. Не изведала Клодия нежной ласки, даже когда была беременна. А Крис, на треке или нет, жил на предельной скорости, и хотя Клодия любила его, но все-таки порой чувствовала себя как бы на обочине. За все время своей бешеной гонки по жизни Крис так и не нашел времени обнять ее – просто чтобы находиться рядом. В его кругу объятия и поцелуи – мелкая разменная монета для приятелей и знакомых. Если же он когда-либо нежно обнимал Клодию, то или потому, что рядом щелкали затворы фотоаппаратов, или в виде пролога к занятиям любовью.
Опасное направление мыслей вернуло ее к жизни. А что бы решил посторонний, если бы сейчас вошел? – подумала Клодия. Она сделала глубокий, неровный вдох, во рту пересохло от соленого запаха мужчины; от его ошеломляющего напора она задохнулась.
– Теперь я в порядке, – она вынудила себя казаться спокойной, лишь бы не дать ему почувствовать тонкую перемену в ее настроении.
Рука его соскользнула с ее затылка, приподняла подбородок, и он всмотрелся в ее узкое лицо и большие, виноватые карие глаза. Ресницы скрывали направление его взгляда, но Клодия почувствовала, как взор его словно бы дотронулся до ее сжатого рта и задержался, пока губы ее не заныли от странной теплоты, а шея не залилась краской.