Полоса света падала на его непокрытую голову и освещала каждую черту его прекрасного лица; глаза его горели радостным изумлением и страстью, которую он, видимо, и не желал скрывать.
— Я ждал вас здесь, чтобы увидеть, как вы сядете в экипаж, — проговорил он голосом, сдавленным от сильного волнения, — Пасторский дом недалеко, и туда можно дойти пешком, тем более просительнице, какой я иду туда, — сказала девушка мягко. — Я разорвала всякую связь со сферой, в которой я родилась и воспитывалась, и там я оставлю все, — она указала на замок, — что несколько дней еще тому назад однозначно было связано с именем графини Штурм: украденное наследство, высокомерие и все те так называемые преимущества, захваченные себе эгоистической кастой… Я до сей поры ребячески убеждена была, что исключительное положение ее относительно другого человечества именно обусловливалось тем, что отделяло чистое от нечестного, добродетель от преступления, а теперь вижу, что преступлению нет нигде столько простора, как в изолированной сфере. Несколько минут тому назад я поняла, что это так называемое благородное сословие вдвойне достойно наказанья за то, что, называясь благородным, поступает неблагородно, прибегает к обману, чтобы скрыть пятно бесчестья от глаз света… Я бегу к людям, которые действительно люди. Я буду просить гостеприимства в пасторском доме.
— Могу я вас туда проводить? — спросил он тихо.
Она, не колеблясь, подала ему руку.
— Да, опираясь на вашу руку, я хочу вступить в новую жизнь, — сказала она с сияющей улыбкой.
Он стоял перед нею точно так, как и в каменоломне, и не принял протянутой ему руки.
— Графиня, я напомню вам один темный момент из вашего детства, тот несчастный случай. вследствие которого вы получили болезнь, которая лишила вас радостей детского возраста, — проговорил он глухо. — Это было на том самом месте, — он указал на площадку, облитую светом, — где грубый строптивый юноша оттолкнул от себя так безжалостно маленького, ни в чем не повинного ребенка. Гизела побледнела.
— Я вам уже сказала, что это воспоминание погребено во мне вместе…
— С ним, с тем несчастным, утонувшим в ту же ночь, не правда ли, графиня? — перебил он ее. — Но он не утонул; его спас брат, вслед за тем нашедший себе смерть в волнах, из которых он его вытащил! Эта самая рука. — продолжал он, поднимая руку, — оттолкнула вас, графиня Штурм! Я тот самый Бертольд Эргардт, который наговорил так много неприятных вещей его превосходительству.
— Вы еще недавно сказали мне: кто знает, как страдал он в ту минуту! Князь только что сделал вам упрек, что вы ненавидите дворянство, — вы, во всяком случае, имели тогда печальное основание оттолкнуть от себя представительницу этого сословия, в ту минуту, конечно, еще ни в чем не повинную.