— Вы принудите его к этому! — вскричала молодая девушка с пылающими от гнева щеками.
Министр остановился, с неудовольствием и удивлением задержав взор на падчерице.
— О, милая графиня, как вы несправедливы! Разве я была причиной тому, что он игнорировал вас, когда вы мимо него ехали? Дело было таким образом, — обратилась она к министру и его супруге. — Я слышу, что он хочет в Нейнфельде основать приют для бедных сирот окрестных селений — ваше превосходительство, в наше время надо держать ухо востро и действовать, если представляется к тому случай, Я преодолеваю свою неприязнь и отвращение к беззаконным и своевольным стремлениям всего нейнфельдского населения, запечатываю в конверт восемь луидоров от имени графини, пять талеров от вашей покорной слуги и посылаю португальцу как вспоможение в пользу предполагаемого приюта… Конечно, при этом я пишу несколько строк, где выражаю надежду, что заведение будет стоять на строго церковной почве и говорю, что беру на себя труд позаботиться о попечительнице… Что из этого выходит?.. Деньги присылаются обратно с замечанием, что фонд на учреждение уже полон и что попечительства не требуется, а смотрительница уже имеется в лице прекрасно воспитанней старшей дочери нейнфельдского пастора — ах, как меня это рассердило!
— Очень хитро вы взялись за дело, любезная моя госпожа фон Гербек! — проговорил министр с уничтвжающей иронией. — И если вы так же поведете дело и далее, то поздравляю вас с успехом… Вам бы не следовало браться за это, — прибавил он с сердцем. — Заметьте раз и навсегда: я не хочу, чтобы неприязнь и противоречие имели здесь место, — золотую рыбку можно поймать тонкостью, если вам это еще неизвестно, многоуважаемая фон Гербек!
— И как это вам пришло в голову, — вскричала баронесс», измеряя высокомерным взглядом приведенную в тупик гувернантку, — как решились вы, по своему усмотрению, распоряжаться именем графини и навязывать ей роль, неприятную ни ей, ни нам?.. Наше бедное, больное дитя, — прибавила она мягко, — которое до сих пор охраняли мы как зеницу ока!.. Видишь ли, Гизела, — вдруг сказала он, устремляя на лицо падчерицы озабоченный, пристальный взгляд, — ты далеко не так поправилась, как ты воображаешь… Вот опять лицо твое меняет цвет, то краснеет, то бледнеет, что всегда бывало предвестником твоих припадков!
Молодая девушка не произнесла ни слова.
Видно было, что минуту она находилась как бы в сильнейшей внутренней борьбе. Но затем она отвернулась и, пожав плечами, пошла далее. Движение это как бы говорило: «Я слишком горда, чтобы уверять в том, что уже однажды сказала, — думай, что хочешь».