В недавней своей поездке князю случайно попал в руки один номер газеты, где в очень резких выражениях говорилось о министре. Государь был глубоко возмущен этим «пасквилем» и «диффамацией», и, чтобы перед всем светом явить благоволение своему злостно оскорбленному любимцу, он и оповестил его о своем посещении.
Это была такая честь, которой не могла похвастать ни одна из дворянских фамилий страны; потому требовалось задать такого блеска, который бы вполне был достоин этого исключительного благоволения. Это, понятно, не представляло никакой трудности для его превосходительства, ибо стоило лишь запустить руку в свою французскую мошну!
А между тем прислуга с недоумением покачивала головой: по приезде барон казался как нельзя более в духе, и вот одна ночь совсем изменила это расположение — опытный наблюдатель заметил бы новую черту в этом строгом, сдержанном лице. Черта эта выражала тайную заботу.
С молодой графиней и с госпожой фон Гербек он сходился только за обедам. Прежде, при своих посещениях Грейнсфельда и Аренсбергл, столь внимательный и предупредительны» к падчерице, теперь он лишь рассеянно перекидывался с нею односложными словами, и госпожа фон Гербек из горестного опыта могла заключить, как много едкости приобрела сатира его превосходительства при последней его поездке в Париж…
Безоблачное утреннее небо возвышалось над тюрингенским лесом.
Белый замок сверкал среди своих фонтанов и аллей. На этот раз все жалюзи его были подняты, не исключая и окна баронессы. Мигрень миновала, и сегодня отдан был приказ приготовить завтрак в лесу.
Супруг был все еще занят украшением комнат, предназначенных его светлости, хотя обещал прийти к завтраку; госпожа фон Гербек еще сидела за туалетом, а без нее молодая графиня, вследствие данного недавно слова, не могла выйти из замка.
Баронесса была одна. Она сначала медленно бродила по аллеям сада. На ней был утренний модный туалет, который скорее был бы у места в Булонском лесу, чем здесь, под этими развесистыми дубами и буками. В тщательно подобранном, белом с розовыми полосками платье она похожа была на шестнадцатилетнюю пастушку a la Watteau. Светлая соломенная шляпа, надвинутая на лоб, резко отделялась от черных, как вороново крыло, волос, которые не свободно, как бывало прежде, волнистыми прядями падали на грудь, но запрятаны были на затылке под тем безобразнейшим украшением, которое называется шиньоном.
Тем не менее, несмотря на эту нелепую прическу, все-таки это была обольстительно прекрасная женщина; ее легкие ножки грациозно ступали по росистой траве.